Фанарт. Мориарти

[MadAlena Mor]

Автор: MadAlena Mor
Рейтинг: PG-13
Персонажи: Джеймс Мориарти. живность всякая

думаю, не пожалеете

http://fotki.yandex.ru/users/perefrz/view/519731/

@темы: Rating: PG-13, Jim Moriarty, Art, Творчество

---

Richard III.

[-Kitty-Cat-]

Название: Richard III.
Автор: -Kitty-Cat- (aka LadyMarina)
Жанр: стихотворение в трех честях.
Персонаж: Ричард Третий
От автора: Я не Шекспир, но я не удержалась.
Больно не бить, строго не судить, тапками не закидывать.
Надеюсь, хоть кому-нибудь придется по душе.

Монолог I - Исповедь:

Монолог I - Исповедь:
Я, словно пес, рожден на этот свет
И зверем быть я должен по природе,
Так пусть же бесы правят в голове
Того, кто Вам привиделся уродом.

Быть может, плоть меня и подвела,
Я не красив и нежеланен Вами,
Но не хотел я стать подобьем зла,
Вы так решили. Обрекли Вы сами
Себя на учесть пешек на доске
В моей игре, на этом поле боя.
А линий столько на моей руке…
А сколько в сердце с детства было боли…

Так что ж теперь? Поддаться естеству?
Иль все простить насмешливой природе?
Быть человеком или кем зовут,
Проклятьем, наказанием, уродом?

Монолог II - Помешательство:

Монолог II - Помешательство:
Все понимаю я, что сделать я могу,
Когда уродство слишком очевидно?
Хромой и с телом согнутым в дугу…
Самой природе предо мною стыдно.

Я б мог оплакивать себя в пустой ночи
И смерти ждать как милостыню свыше,
Но даже тишина теперь молчит,
Что каждый вздох мой может быть услышан.

О, нет! Я жалости к себе не попрошу.
Я проклят? Если, да, несите
Мне маску жуткого безумия! Пусть шут
Заупокойную споет придворной свите

И встречному любому на пути.
Его гоните дальше за ворота,
Он должен весть «благую» разнести
О помешательстве наследного урода.

Монолог III - Становление:

Монолог III - Становление:
Играя, рушить судьбы вопреки
Всем столь привычным, жизненным законам.
Для этого мне нужно две руки
И голова, что жаждет быть в короне.

Я многим неугоден на земле
По воле божьей или чьей-то шутки.
Что не убьет нас – сделает сильней,
Теперь я знаю. Так, все карты спутав,
Я выйду в дамки, на престол взойду
И стану выше каждого из «братьев».
Вы для меня не сыщите узду
Иль цепь. С меня довольно! Хватит!
Я мстителен и вправе быть таким
За униженье, за свои страданья,
За то, что балом правят дураки,
Забывшие про старые преданья.

Недаром надрывалось воронье
В тот час, что мать меня рожала…
Я был обузой даже для нее…
Мне не знакомы доброта и жалость.

И, собственно, то, что вдохновило. Многие видели, но вряд ли будут против взглянуть еще разок

@темы: Clip, Andrew Scott, Category: Gen, Стихи

---

Sleep, sugar

[valela]

Название: Sleep, sugar
Автор: [Valeri.]
Фандом: Sherlock BBC
Герои: Шериарти
Размер: драббл
Рейтинг: g
Предупреждение: флаффное Шериарти, ООС, АУ

Sleep, sugar, let your dreams flood in
Like waves of sweet fire, you're safe within
Sleep, sweetie, let your floods come rushing in
And carry you over to a new morning

Шерлок нежно касается тонкого плеча - осторожно, почти невесомо, чтобы не разбудить. Но на прикосновение все равно реагируют - Джим медленно поводит плечом и утыкается лицом куда-то в шею Холмсу. Детектив не может удержаться и обнимает Джима за плечи. Тот лишь что-то сонно бормочет, не имея никакого желания просыпаться. Это, впрочем, устраивает Шерлока.
Он переводит взгляд на расслабленное лицо Джима. Тонкие красивые черты выглядят еще лучше, когда Джим вот такой, как сейчас - настоящий, открытый. И за это доверие Шерлок ему благодарен.
Шерлок чувствует, как бьется сердце Джима. Быстро, резко и неудержимо; то замедляясь, то ускоряясь - как и сам Мориарти.
Во сне Джим имеет привычку вертеться, вздыхать и всхлипывать. Поэтому иногда Холмс не может наверняка сказать - снится тому что-то или нет. Он хочет просто крепче обнять за плечи, оградить от всех и никуда не отпускать. Но крепче уже некуда, хотя Шерлок и старается.
- Спи, сладкий, - шепчет он, - позволь снам прийти.
Джим кивает, возможно, даже не слыша слов.
- Здесь ты в порядке, ничего не случится, - выдыхает ему в губы Холмс.
Джим крутится, пытаясь повернуться на бок, и обнимает детектива.
- Спи, милый, - почти неслышно говорит Шерлок куда-то в ухо, - позволь снам унести тебя в завтрашний день.
Будет утро, и, возможно, все изменится, перевернется вверх-дном. Не будет этой съемной квартиры, не будет таких вот ночей.
За окном Лондон живет ночной жизнью, предутренней кутерьмой, даже не думая останавливаться - там один мир.
Здесь, среди тишины и хрупкого доверия, - другой, их личный мир.
И Шерлоку нет дела до другого мира, пока в его маленьком мире - всего размером с однокомнатную квартирку - на его плече спит Джеймс Мориарти.
- Спи, сладкий, - шепчет Шерлок, целуя его в висок.
За окном гаснут огни.

@музыка: Poets Of The Fall - Sleep Sugar

@темы: Rating: G, Jim Moriarty, Serial: Sherlock, Pairing: Jim/Sherlock, Category: Slash, Category: OOC, Category: AU, Fanfiction

---

Пробуем себя в Морморе

[Рене Этьен]

Название: Подкидыш
Автор: Рене Этьен
Бета: Главы с I-IV 3ip* с IV-VII Earin
Гамма: Kiev_Gerika с тех же глав
Персонажи: Себастьян Моран/Джим Мориарти
Жанр: angst, humor, action
Рейтинг: NC-17
Размер: миди, но может быть еле еле дотянет до макси
Дисклеймер: не мое, а жаль(
Саммари: Как начинал свой путь злодей-консультант? И как началось его сотрудничество с Себастьяном Мораном?
Статус: в процессе

предыдущие
главы

world-of-jim.diary.ru/p178835251.htm

Глава VII. Фаза первая.

Джим Мориарти сидел на полу веранды, жмурясь от солнца, точно котик. Сегодня было очень тепло, но не жарко, дул легкий ветерок. На небе было не облачка. Чудесный день, если бы не одно обстоятельство… МОРАН! С самого утра этот тиран пытал всеми существующими способами. Хотя, разве шесть утра это утро?! Это ночь! Особенно, после вчерашней беготни по мировой паутине. Но его информационный голод Себастьян истолковал не верно:
- Видимо, энергия у тебя бьёт через край, раз сегодня ты так поздно смог уснуть. Значит, нужно направить ее в более полезное русло.
Если бы только этот «тренер» знал, что именно Джим вчера искал в интернете, то лично бы пододвинул ему стул. И исправно приносил кофе. Хотя наиболее вероятно, завёл бы разговоры про: «Я велел тебе не высовываться,» Ну-да, ну-да, Джимми такой послушный мальчик и всегда делает, то, что ему велят, ха-ха. Ничего, Мориарти не сдаётся! Даже если заставили бежать до конца посёлка в гору и обратно. Наученный горьким опытом, что к жалости и гуманности Себастьяна взывать бесполезно Джим всю дорогу вверх и обратно молчал, сохраняя дыхание. К тому же судя по виду Морана это было лишь началом. Интуиция Джима всегда работала отлично, едва они вернулись, Себастьян с видом немецкого диктатора заявил:
- Разминайся!
Так хотелось съязвить, что возможно команда «Раздевайся!» звучала бы куда интереснее и приятнее, но сил не было. Пришлось покорно приступить к выполнению задания. Моран наблюдал за его физминуткой без каких-либо комментариев, пока не дошло до наклонов. Когда Джим наклонился вперёд, Себастьян неожиданно сильно надавил ему на спину:
- Ниже!
- Не могу! – кряхтя и еле дыша, ответил Джим.
- Всё ты можешь. Ленишься только, - Моран не обращал внимания на нытьё, продолжая давить. – Тебе 20 лет. У тебя тело ещё пластилиновое, а не деревянное, как у старика .
- Ааай! Я не британская надежда в художественной гимнастике! – взвизгнул в ответ Джим, опасаясь за свой позвоночник.
- Вот только такой надежды нам не хватало, гимнаст, – фыркнул в ответ Себастьян, ослабляя давление, и позволяя парню выпрямится.
- Что это за намеки? – Джим тот час встал прямо, стараясь выглядеть внушительно, но из-за разницы в росте было проблематично.
- Никаких намеков, – Моран случайно или специально расправил плечи. Это было похоже демонстрацию превосходства в волчьей стае: кто главный? – Передышка пять минут, а затем отжимания.
О том, что эти блаженные пять минут истекли, Джим узнал от своего личного тирана:
- Подъём! – команда прозвучала по-армейски резко.
Джим поднял глаза и завис, как компьютер перегруженный информацией. Хотя причина зависания была в другом , а именно, в роскошном торсе Себастьяна, слегка блестевшем от пота.
- Жарковато сегодня, – полковник повесил боксёрку на перилла.
- Ага, – Джим ответил на автомате и хлопнул ресницами. Когда перед его носом щелкнули пальцами, он недовольно дёрнулся. – Ей, я не собачка Павлова.
С этими словами он поднялся на ноги, а Себастьян вышел на освободившиеся место и лёг на пол.
- Смотри на меня, потом повторишь.
И принялся отжиматься, усугубляя перегрузку системы Джима. Ему пришлось прислониться к стене, чтобы скрыть тот факт, что от этого зрелища ноги стали ватными. Гибкие и крепкие мышцы мужчины перекатывались под кожей, как у хищника, как у... «Тигра» - подумал Мориарти, нервно облизывая губы, заворожённый зрелищем. Настойчиво просилась ассоциация с крадущимся на охоте хищником. когда каждое движение замедленно, выверено, красиво скрытой силой. Кожа была немного светлее, чем у него, на лопатках были какие-то странные шрамы. Следы от пуль или чего-то другого? Но даже если идёшь под перекрёстным огнем раны бы не были так ровно расположены и уж точно не могли быть одного диаметра. Но озвучить свой вопрос Джим не успел. Оторвавшись от пола, Себастьян поднялся:
- Понял, как это делается?
- Конечно, - Мориарти для убедительности фыркнул. – И сколько раз? – он недовольно устроился на полу. Даже хорошо - он не будет видеть Морана и лишним это не будет… Ведь когда он наблюдал за Себастьяном, тело напомнило, что уже слишком давно для молодого организма не отрывалось по полной.
- Десять.
- Это кощунство! – Джим принял нужно стойку для отжиманий.
- Кощунством было бы двадцать. Давай.
Скрипя зубами Мориарти начал отжиматься, организм предложил прекратить эту экзекуцию где то на третьем отрыве от пола. Разум утратил смысл в этом действии уже на шестом, но желание не допустить ещё одну порцию насмешек, придало сил продержаться последние четыре раза, хотя когда он закончил – руки сильно дрожали, а мышцы неприятно звенели. Перевернувшись на спину, Джим прохрипел:
- Воды!
- Позже, – Себастьян сдвинул его ноги и заставил согнуть в коленях. А потом сел рядом и крепко обхватил. – Качаем пресс. Пятнадцать раз.
- Лучше убей меня на месте, – простонал в ответ Мориарти.
- Обязательно. Только поднимись, чтобы я тебя придушил, – усмехнулся в ответ Себастьян – Давай. Руки за голову, согни в локтях, – следовали отрывистые команды.
Всхлипнув, Джим поднялся раз, другой, третий… И тут удачно заметил, что Моран так и не одел майку. Это вызвало новый перегруз системы и подъёмы стали медленнее.
- Давай-давай, чем будешь девушек поражать? – подгонял его Себастьян.
- А кто сказал, что они меня интересуют? – парировал Джим, продолжая свою добровольную пытку. Терпеть осталось ещё три раза.
- Что? – Себастьян не понял такого юмора.
- Я геееей! – протянул Джим, поднимая корпус в последний раз, - Всё! – он шлёпнулся на пол – Если мне не дадут воды, я звоню в Гаагу!
Себ протянул ему бутылку воды. Мориарти схватил её, открыл и с жадностью стал пить, но очень быстро Себастьян отобрал её:
- Много пить во время тренировки вредно.
- Перед тренировкой вредно есть, во время неё пить. Что мне не вредно вообще?! – после пары ему стало лучше, и к Джиму вернулась привычная язвительность. Правда встать он и не думал. Усмехнувшись, Себастьян присел на карточки около него, чтобы зрительный контакт был максимально близким:
- Быть паинькой, и слушаться дядю Себастьяна.
- А не пойти ли тебе, дядя Себастьян, на… Ай! – Джим схватился за нос, по которому больно щёлкнул Себ.
- Чтобы меня куда-то послать, нужно хоть что-то уметь. А ты пока ничего не умеешь, – Себастьян поднялся и хотел пойти в дом.
- Умею! – буркнул в ответ Джим. – Смотри! – с этими словами он сделал мостик. – Может я не торчал часами в тренажёрке, – он сумел выйти из него, а затем сел на шпагат. – Но грация и пластика у меня есть. Можешь проверить сааам.
- Прости, мальчики меня не интересуют, – оценив про себя это выступление на троечку, Себастьян принёс ему гантели. – А вот они жаждут с тобой встречи.
Джим сел и принял своих «ухажёров» недовольно кряхтя:
- Я бы с удовольствием расстался с ними сразу.
- Нельзя быть таким жестоким, – Моран сел напротив с весом посерьёзнее – Вместе со мной. Пятнадцать раз.
- Ладно, – Джим облизнулся, всё-таки под конец пытки он сумел найти позитивный момент. Возможность посмотреть на живое воплощение греческого идеала мужской красоты. Правда, древние греки пришли бы в ужас от такого поведения идеала. И уж точно не допустили бы таких издевательств над ним… Хотя, если бы речь шла о спартанцах, его бы наверно выбросили со скалы.
Когда его персональный Хирон* позволил ему закончить, Джим в который раз за день растянулся на полу.
- Сейчас… я отползу в душ, приму… и отрублюсь.
- Я бы тебе этого не советовал, – Себастьян встал, направляясь в ванную на первом этаже.
- Почему это? – Джим всё-таки нашёл в себе силы подняться и отправится наверх.
- Просто поверь мне.
- Не дождёшься, – Мориарти добрался до лестницы и, держась за перила, стал поднимать свое измученное тело наверх.
- Сам же потом пожалеешь, - почти промурлыкал Себастьян.
***
И Джим пожалел, когда проснулся в пол второго ночи от дикой боли во всем теле… Ноги тянуло, руки будто налиты свинцом, а когда Джим попытался приподняться, то понял, что до этого испытывал лишь лёгкий дискомфорт – спина и пресс… казалось Мориарти стал чувствовать каждый импульс, посылаемый его мышцам мозгу и обратно к телу. Нужно было хоть как-то облегчить свои страдания. И, кажется, Джим знал как. Со второго подхода удалось встать, потом с трудом делая шаг за шагом, он вышел в коридор, и у него появилась новая задача: подавлять каждый вздох и всхлип, чтобы Себастьян его не услышал. А когда он стал спускаться по лестнице, пришлось сдерживать ещё и ругательства. Наконец-то мучительный путь завершился … Его спасение уже близко. Вот он уже на кухне, желанный шкафчик так близко. Пришлось опять потребовать от тела невозможного – подтянутся. Но цель оправдывает средства – вожделенная коробочка в руках. Открыть, достать печенье… Теперь можно наслаждаться.
Свет зажёгся внезапно.
- Привет! – голос Морана звучал до противности радужно и приветливо. От этого по телу пошли мурашки.
- Доброй ночи. Почему не спим? – Джим собрался откусить первый кусочек, когда у него отняли печенье. – Ей!
- Да, вот что-то проголодался… - Себастьян покрутил в руках печенье. Надо как-то заморить червячка, а? - взгляд его был невинен как у младенца – Думаю, это подойдёт, - откусил – Ммм.. – он жевал с таким видом, будто это была амброзия. – То, что надо – и он отправил в рот остатки. Джим наблюдал за ним, нервно облизываясь и сглатывая.
- Кстати, - Себастьян отобрал у него всю пачку, – Мучное тебе эти два месяца нельзя, – и движением профессионального баскетболиста бросил упаковку в мусорку, не глядя.
- Мозгу нужен сахар! – в голосе Джима было столько отчаянья и боли, будто Себастьян утопил его любимого щенка.
- Это верно, – полковник подошёл к холодильнику и что-то оттуда извлёк. – Твоему мозгу пока подойдёт это! – и он поставил рыжий корнеплод на стол. – Морковь! Лучший источник сахарозы.
- Ты тиран! – взгляд Джима метал молнии, которые не мог извлечь бы Тор из своего Мьёльмера.
- Нет, я твой тренер и диетолог, – насвистывая что-то, Моран бодро зашагал к себе. – Спокойной ночи, Джимми.
- Я Джим! – крикнул ему в след Мориарти, стукнул по столу рукой и тут же сложился пополам от боли – Ой!
- Вот поэтому… Ты пока Джимми.
________

Хирон – кентавр, который тренировал и обучал многих греческих героев.

@темы: Rating: NC-17, Jim Moriarty, Category: Slash, Pairing: Jim/Sebastian Moran, Fanfiction

---

Друзья сообщества

[Jim Moriarty]

Еще друзья.

запись создана: 08.12.2010 в 21:25

@темы: @diary, Организационное

---

Фанфик: I have a dream...

[Crazycoyote]

Название: I have a dream...
Автор: Crazycoyote
Категория: слэш (или псевдо-слэш, или вместо-слэш)
Жанр: ангст, дарк, сонгфик
Пейринг: Шерлок/Джим
Рейтинг: PG-13
Размер: 1240 слов
Дисклеймер: я не я и лошадь не моя
Размещение: со ссылкой на сюда или дневник автора
Предупреждения: мрачные каки, клиническая психиатрия, смерть персонажа
Комментарии автора: Текст писался для Лондонской Литературной Лавочки. Перевыкладываю сюда, шоб было. Перевод песни под звездочками - мой. Простите, если что.


Ктотыктотыктотыктотыктотыктотыктоты? Кто?

Его тело просыпается. Слегка шаркая ногами, бредет в ванную, на ходу потирая глаза, включает воду, выдавливает на щетку пасту, похожую на зеленую гусеницу с мятным запахом… Оно смотрит на свое тело в зеркало, через окна его глаз. Глаза – большие и темные. Круги под ними – еще больше и темнее. Словно тьме, живущей там, внутри глаз, стало тесно, и она начала сочиться наружу, медленно расползаясь по лицу. У тела всклокоченные волосы. Телу нужно побриться.
- Кто ты? – зачем-то спрашивает Оно, слегка наклонив голову на бок. Не то чтобы ему интересно. Ему вообще крайне редко бывает что-то интересно. И очень недолго. Но периодически по утрам вид тела в зеркале вызывает у него тянущий дискомфорт. От этого ощущения хочется избавиться поскорее. Тогда Оно спрашивает.

Ктотыктотыкто?

Джакомо Моретти. Итальянец, владелец модного бутика в Милане, всеобщий любимчик, душа компании.
Лиам Салливан. Ирландский торговец оружием, имеет обширные связи с террористами, возможно, принимал непосредственное участие в организации нескольких терактов.
Майкл Джонс. Американский турист. В дурацкой кепке, с вечной жевачкой во рту. Ему очень легко смешаться с толпой в местах массовых скоплений людей и туристических достопримечательностей.
Геккон. Серийный убийца с двенадцатью трупами на счету (возможно, есть и еще жертвы, невыявленные). Его так и не поймали.
Джим Рейли. Гик и гей. Скромный сотрудник айти-отдела.
Ричард Брук. Актер… Им Оно еще не было. Но скоро станет.
Джеймс Мориарти. Криминальный гений, человек без лица, идейный вдохновитель доброй половины преступлений, случающихся в Лондоне. Кажется, так звали того, кем Оно было изначально. Оно не уверено до конца. У него есть воспоминания, есть истории… Но они ничем не отличаются от фактов и файлов, которыми Оно обзаводится для любого, кем ему случалось бывать. Никаких эмоций. Все равно, что жевать пыль. Сухой и неприятный вкус праха на губах.

Тело закрывает ладонями лицо. Пальцы сползают вниз по щекам, и ему кажется, что сейчас вместе с ними сползут и кожа, и мыщцы, оставляя только гладкий череп – идеальную болванку, на которую можно натянуть все, что угодно. Это кажется ему или Джеймсу? Оно временами чувствует Джеймса там, глубоко внутри. Бледное лицо с приоткрытым ртом и застывшим взглядом, бесконечно погружающееся в толщу темной воды. Вода кажется вязкой, словно кровь.

Отпустименяотпустименяотпустименяотпустименя. Отпусти.

Оно ощущает беспокойство. Оно не хочет, чтобы Джеймс возвращался. Это неприятно. Это больно. Оно отворачивается от лица в толще воды и чувствует пыль на губах своего тела.

I have a dream, a song to sing
To help me cope with anything

***

(У меня есть мечта, песня, чтобы петь,
Помогающая мне справиться с чем угодно)

- Мама, ангелы существуют?
- Конечно, - на другой ответ в приличной католической семье и рассчитывать нельзя. – А почему ты спрашиваешь?
- Я бы хотел встретить ангела.
- Вот как? Для чего?
- Я бы с ним дружил. Он бы стал дружить со мной. И понимал бы меня. Он же ангел…
Мать грустно улыбается и треплет его по голове:
- Может быть, когда-нибудь и встретишь. А сейчас пора спать, Джимми. Иди спать.

Дети часто боятся темноты. Но Джеймс не боится. Сейчас он, конечно, уже совсем взрослый, но он никогда не боялся и раньше. Темнота его любит. Темнота разговаривает с ним. Порой ему кажется, что она – единственная, кто способен с ним по-настоящему разговаривать. Джеймс сидит на кровати, поджав под себя ноги, и обращается к темноте:
- Я мечтаю встретить ангела.
Темнота сухо смеется в ответ: «Ангелов не существует. А если бы и существовали, ты бы вряд ли был им нужен», - она всегда так. Всегда говорит злые и жестокие вещи. Но Джеймс не обижается, он привык. Это можно потерпеть ради всего остального, что у них есть. Они с темнотой играют в игры. Увлекательные игры, по-настоящему интересные игры, опасные и страшные игры, которые ему очень нравятся. И ей тоже. «Главное – оставаться незаметным», - всегда говорит ему темнота. – «Я научу тебя, как это делать. Я научу тебя прятаться, чтобы никто не узнал тебя, чтобы никто не помешал нам играть». Ее советы всегда хороши: Джеймса пока ни разу никто не нашел.
- А может быть, ты просто боишься? Что, если я встречу ангела, буду играть с ним и перестану играть с тобой.
«У ангелов скучные игры. Тебе не понравится», - отвечает темнота. Джеймс не знает, верить ей или нет. Он никогда не видел ангелов, он не представляет, во что они грают. Ему немного стыдно, что он так обошелся с темнотой. Не надо было заводить с ней разговор про ангелов.
- Давай сыграем с тобой, - говорит Джеймс.
Темнота соглашается. Темнота заползает в него, клубится в глазах, проникает в тело, в каждую клетку, до самых кончиков пальцев. Джеймс прикрывает веки. «Хорошо. Хорошоооо… Сыграем. И нам не будут нужны никакие ангелы. Никогда никаких ангелов», - шепчет темнота, затапливая его до краев. – «В кого мы сыграем на этот раз? В когоооо?» Оно распахивает глаза своего тела и оглядывает комнату.
- Карл Пауэрс, - говорит Оно голосом своего тела. Медленно поводит головой своего тела из стороны в сторону и повторяет: - Карл Пауэрс.

I believe in angels
Something good in everything I see
I believe in angels

***

(Я верю в ангелов,
Во что-то хорошее во всем, что вижу,
Я верю в ангелов)

Он похож на ангела. Ангела с прекрасной картины позднего Возрождения. Высокий, с бледной кожей и светлыми глазами. У него тонкие пальцы и красивые волосы. А еще он понимает Джеймса. Джеймсу кажется, что понимает. Не может не понимать. Он же ангел…

Шерлок.

Шерлокшерлокшерлокшерлокшерлокшерлокшерлокшер…

Темнота злится. Темнота не хочет, чтобы они дружили. Ревнивая темнота. Голодная темнота. Уйди, оставь меня, не мешай. «Он такой же, как все. Никто не понимает тебя. Никто, никто, никто. Только я, я, я…» - шипит темнота, свиваясь возле его ног. Джеймс не верит ей сейчас. Джеймс верит своему ангелу. «Хорошо», - говорит темнота. – «Проверь. Поверь его. Сыграй с ним. Сыграй в него. Никто не может выиграть у тебя. И он не сможет. Проверь, провеееерь…» Если он сможет сыграть со мной, я не стану прятаться, темнота. Если я увижу, что он понимает меня и хочет играть, я скажу ему, кто я. «А ты знаешь, кто ты?» - ехидно спрашивает она.

Ктотыктотыктотыкто?

Лицо в темной воде. Маски, натянутые на гладкий череп с пустыми глазницами, из которых смотрит ничто. Он узнает меня. Если он ангел, он узнает меня.

Вода в бассейне голубая. Не темная, несмотря на приглушенный свет. Прозрачная, чистая. Она больше похожа на небо, чем на воду. Его тело медленно ступает навстречу высокой фигуре. Оно смотрит на человека из глаз своего тела, оно улыбается губами своего тела. Кто ты? Джим Мориарти.

Джимджимджимджимжимджим. Меня зовут Джим.

Бледное лицо разрывает поверхность воды, судорожно хватает ртом воздух, смотрит – сейчас оно по-настоящему смотрит. Меня зовут Джим. Джеймс улыбается своему ангелу, Джеймс чувствует, как темнота отступает.

And my destination makes it worth the while
Pushing through the darkness still another mile

***

(И ради своей цели я хочу продолжать и дальше
Пробиваться через темноту вперед)

«Подожди», - гудит темнота. Она всегда так. Злая, жестокая темнота. – «Скоро ты увидишь, скоро ты все поймешь. Он не твой ангел. Он такой же, как все. Он не будет дружить с тобой. Только я, я, я… Нам не нужны никакие ангелы. Никогда никаких ангелов». Джеймс не верит ей. Джеймс не хочет верить. Но она права. Бледное лицо тонет в темной воде, бесконечно тонет и никак не может потонуть окончательно. «Теперь ты видишь?» - хохочет темнота. Теперь я вижу. У ангелов очень скучные игры. «Сыграем в него?» - предлагает темнота. Теперь – не так, как в прошлый раз. Теперь – по-настоящему, до самого конца. Как со всеми остальными. Сыграем. Джеймс впускает в себя темноту. Бледное лицо в темной воде с приоткрытым ртом и застывшим взглядом. Оно отворачивается и чувствует кровь на губах своего тела. Оно говорит голосом своего тела:
- Шерлок.

Шерлокшерлокшерлокшерлокшерлокшерлокшерлокшерлокшерлокшерлокшерлок.

If you see the wonder of a fairy tale
You can take the future
Even if you fail

***

(Если ты видишь чудо волшебства и сказки,
У тебя есть будущее,
Даже если ты проиграешь)

Здесь очень светло. Слишком. Так, что хочется зажмуриться. Но Джеймс смотрит, не отрываясь. Широко открытыми глазами, в лицо того, кто стоит напротив. Свет окружает его, путается в темных волосах – и кажется, что от него исходит сияние. Сейчас он еще больше, чем когда бы то ни было, похож на ангела.
«Ты – мой ангел», - говорит Джеймс.
«Он – такой же, как все», - говорит темнота.
«Я – это ты», - говорит Шерлок, и Джеймс пугается этих слов. Ему кажется, что маленькие вихри темноты закручиваются в прозрачных глазах. Прозрачных и голубых, как та вода в бассейне. Как небо, которое сейчас раскинулось у них над головами. Ему кажется, что тень от локона, падающего на лицо, похожа на тонкое щупальце темноты, протянутое вперед. «Ладно», - говорит темнота. – «Если он тебе так нужен – хочешь, мы возьмем его с собой? Он будет играть с нами, будет, как мы. Нам будет весело. Очень весело втроем. Твой ангел. Твой падший ангел».

Нетнетнетнетнетнетнетнетнетнетнетнетнетнетнет.

Нет.

Нет, он не будет играть с нами. Он такой же, как все. Не хочет быть со мной. У него другие друзья, и он сбежит к ним, темнота. Мы не можем играть с ним. Мы можем только сыграть в него. До конца. До самого конца. Темнота замирает. Темнота соглашается. Темнота отступает от красивого бледного лица и расплывается внутри Джеймса чернильной кляксой. Оно смотрит глазами своего тела. Оно улыбается губами своего тела. Оно протягивает руку своего тела. Оно сжимает ладонь своего тела на чужой ладони. Оно выхватывает пистолет.

When I know the time is right for me
I'll cross the stream - I have a dream

***

(Когда я пойму, что пришло мое время,
Я перейду реку – у меня есть мечта)

После выстрела у Джеймса есть целое мгновение. Ослепительно-яркое мгновение, чтобы взглянуть на него в последний раз. Он стоит в облаке света, такой испуганный и такой прекрасный. Ангел. Его великолепный ангел. Его мечта. А потом Джеймс начинает тонуть в небе, раскинувшемся над головой, бесконечно тонет и никак не может потонуть окончательно. Небо не темное, оно голубое и чистое. Как та вода в бассейне. Как глаза его ангела. Разве можно желать большего?
Бледное лицо с приоткрытым ртом и застывшим взглядом, вокруг которого лужей растекается густая вязкая темнота. Она больше никого не побеспокоит. Мы больше никого не побеспокоим. Больше ничего не случится. Теперь ты можешь улетать. Лети. Лети скорее.

I believe in angels
Something good in everything I see
I believe in angels

***

(Я верю в ангелов,
Во что-то хорошее во всем, что вижу,
Я верю в ангелов)

@музыка: ABBA - I believe in angels

@темы: Rating: PG-13, Jim Moriarty, Pairing: Jim/Sherlock, Category: Slash, Category: Darkfic or Deathfic, Fanfiction, Творчество

---

Фанфик: Корабли и маяки

[Crazycoyote]

Название: Корабли и маяки
Автор: Crazycoyote
Категория: слэш
Жанр: ангст, романтика (гы-гы-гы)
Пейринг: Шерлок/Джим
Рейтинг: PG-13
Размер: 1240 слов
Дисклеймер: я не я и лошадь не моя
Размещение: со ссылкой на сюда или дневник автора
Предупреждения: пострейхенбах, АУ с живым и относительно здоровым Джимом, кому-то может показаться ООС (а кому-то нет)
Комментарии автора: Наверное, это макси-драббл ) Написано по заявке с феста "Три слова 28": "Шериарти. Убежище, время, волны".


Маяк старый. Уже не столько функциональное строение, сколько объект культурного наследия. Реликвия из прошлого посреди эпохи GPS-навигации. У маяка выщербленные белые стены и скрипучие деревянные ступени внутри. Когда поднимаешься по ним, начинает казаться, что ты – старик с просоленной морем морщинистой кожей и окладистой бородой, проведший здесь уже четыре десятка лет, сросшийся с этим маяком и с этим берегом, раз и навсегда впитавший в себя море. Но нет… Волосы у него по-прежнему темные, а не седые, и выглядит он по-прежнему молодо. Всегда выглядел молодо для своих лет. И это место – не его, чужое. Временное убежище. Пересидеть здесь достаточно долго. Потом – новая личность, новые документы. Сколько раз он менял их? Кажется, он сбился со счета давным-давно. Иногда по вечерам он раскручивает глобус и тыкает пальцем в произвольное место. Уганда? Боливия? Австралия? США? Катар? Ему совершенно все равно. Одинаково не имеющие значения точки на земной поверхности. Все, что было действительно важно, закончилось в Лондоне полгода назад. «Пиррова победа». Так это называется.
Он поднимается по старым ступенькам, которые давно пересчитал от нечего делать. Сто двадцать девять. Ничуть не символично, вообще бессмысленно. Как и все, что сейчас с ним происходит. Просто сто двадцать девять ступенек. Просто Джим. Просто маяк. Просто… слишком просто. Наверху можно выйти на маленький балкончик и, ежась от ветра, смотреть, как волны накатывают на берег. Слушать их рокот. Он закрывает глаза и представляет, что это не морская вода разбивается о камни, а время разбивается об него. И тут же отступает назад, чтобы спустя несколько секунд снова повторить попытку. Здесь постоянно одно и то же: ничего не меняется, ничего не происходит. Мерный шум времени, облизывающего Джима своими пенистыми волнами. День за днем, час за часом, минута за минутой… Скоро он станет гладким, как эти валуны внизу. Округлым, обкатанным временем до идеально глянцевого состояния. Он, всегда состоявший из изгибов, выбоин и углов. Надо уезжать отсюда. Только вот он не может придумать, ради чего. Смысл утекает сквозь пальцы, как соленая вода.
В пасмурные дни ноет затылок с левой стороны. Как будто там и вправду засела револьверная пуля. Джим морщится, пьет обезболивающее и выходит на свою обычную прогулку: вдоль берега, потом обратно к маяку и там уже на самый верх. В его распоряжении – три комнаты с ванной и кухней в маленьком домике-пристройке. Маякам больше не нужны постоянные смотрители. Комнаты сдаются. Для мечтающих о романтике молодоженов. Или каких-нибудь окончательно обалдевших от Сити клерков, желающих сменить обстановку. Или для тех, кому нужно спрятаться от всего мира. Как ему сейчас. Раньше он нашел бы способ как следует повеселиться даже здесь. Десяток способов. Может, два десятка. Но это было до того, как время начало делать его гладким. До того, как закончилось все важное. Там, в Лондоне. Возможно, стоило и вправду пустить себе пулю в рот. Или прыгнуть следом за…
Теперь он избегает называть его по имени. Раньше только и делал, что повторял эти буквы. А теперь – нет. Словно это имя – ключ к двери, которую Джим никогда больше не хочет открывать. Новая личность, новые документы. Египет, Таиланд, Преисподняя – какая, в сущности, разница? Человека, у которого это имя не сходило с губ, больше нет. Как и того, кому имя принадлежало. Время здесь так причудливо истончается и деформируется. Кажется, из него можно вылепить что угодно. Можно изогнуть его петлей, можно пустить вспять. Если бы это было правдой, если бы это было возможно – что бы он сделал? Джим знает ответ: он поступил бы точно так же. От начала и до конца. Эта задача не имеет альтернативного решения. И никогда не имела.
Маяки бывают двух типов. Одни указывают, куда нужно плыть, а другие – куда плыть нельзя. Если бы Джим был маяком, он определенно относился бы ко второму типу. Который делает вид, что относится к первому. Заманивал бы суда на рифы. Он был бы очень плохим маяком. Но ему было бы на это совершенно плевать. Плевать на разбившиеся о берег корабли. На все, кроме одного. Который он больше не называет по имени. Если бы… Если бы Джим мог стать кем-то другим, этот корабль не напоролся бы на скалы. Но если бы Джим стал кем-то другим, этот корабль никогда бы не поплыл к нему. Единственный в своем роде корабль. Единственный в своем роде маяк. И никаких вариантов. Кроме того, который с ними случился. Только затылок так и болит слева в плохую погоду. И совершенно все равно, куда ехать – в Грецию, на Филиппины или на Северный полюс.
Когда он однажды вечером появляется на пороге, Джим почему-то совершенно не удивлен. Он не удивляется даже тому, что не испытывает удивления. Наверное, время уже успело очень сильно обкатать его своими волнами, и ему просто нечем больше удивляться. А теперь оно вынесло сюда этот корабль. Который, как он думал, разлетелся в щепки. Но тот оказался на редкость прочным. Правда, в отличие от сделавшегося невыносимо гладким и округлым Джима, он, кажется, напротив, еще более заострился. Прямой и бритвенно-острый. И больше всего на свете Джиму хочется бездумно кинуться на него: мыслями, чувствами, телом, всем собой – чтобы этот человек оставил на нем новые царапины, вмятины, изломы, которых ему так не хватает, чтобы снова сделал его тем, кем он был раньше. Но вместо этого он просто стоит и смотрит на человека в дверном проеме. Эта мизансцена до смешного зеркально-похожа на другую, из далекого прошлого. Тогда Джим пришел к нему, теперь – наоборот. И на этот раз, кажется, очередь Джима не понимать, что ему делать и как вести себя. В голову не идет ничего, что не выглядело бы глупым, абсурдным или надуманным. За окном волны шумят и разбиваются о берег. А время так же разбивается о них. Теперь уже – о них обоих. Пауза тянется долго, мучительно долго. Наконец, человек в дверном проеме делает несколько шагов внутрь комнаты. Тогда Джим размыкает губы и произносит, тягуче, почти по буквам, только одно слово: «Шерлок», - имя, которое он так давно не произносил, вызывает странное ощущение на языке. Наверное, такой кажется свежая вода тому, кто много дней шел по пустыне. Он сейчас до пошлости романтичен. Ну и черт с ним.
Шерлок. Имя, которое он запретил себе говорить. Ключ от двери, которую он запретил себе открывать. Сейчас эта дверь распахнута настежь – и Джим отчетливо понимает, что за ней нет ничего. Все давным-давно перегорело. Там только пустота и рокот волн времени, бесконечный однообразный гул. Эти волны превратили их общее прошлое в песок, его больше нет. Осталось только настоящее. Возможно, будущее, но в этом Джим совершенно не уверен. И это его совершенно не беспокоит. Потому что теперь – можно. Можно разбиться об Шерлока на полной скорости, оставляя выщербины, трещины и отметины на слишком гладкой поверхности себя. Ему стоило это сделать еще тогда, в Лондоне. Он – не маяк, теперь он знает это точно. Он – такой же корабль. И они бесконечно пытаются взять друг друга на абордаж, искря огнями святого Эльма. Полгода назад Джима просто выбросило на берег, в это странное убежище, где ничего не происходит. А теперь он, наконец, снова может плыть.
Ему кажется, что рокот волн за окном становится громче, словно они медленно подбираются вплотную к маяку, вплотную к этому домишке, вплотную к Шерлоку и Джиму. Скоро они начнут затапливать комнаты и зальют их обоих с головой. Возможно, так и есть. Возможно, это уже случилось. Возможно, они утонули, а после на самом деле стали кораблями, и все, что происходит сейчас, ему просто снится, пока он дремлет, качаясь на воде. И ритм, в котором движутся их тела – всего лишь ритм волн, по которым они уплывают прочь от обветренного маяка. Это кажется куда более правдоподобным, чем пальцы Шерлока, переплетающиеся с его пальцами. Его, впрочем, устроит любой вариант. Скоро наступит весна, а дальше – Италия, Аргентина или Мадагаскар. По-прежнему не имеет значения. Потому что на самом деле важно совсем другое.

@музыка: Awolnation - Sail

@темы: Rating: PG-13, Jim Moriarty, Pairing: Jim/Sherlock, Category: Slash, Category: Angst, Творчество

---

«И кажется великолепной тьма…» Часть 2

[Призрак Вирджинии Клемм]

Часть 1 здесь: world-of-jim.diary.ru/p180880105.htm

Название: «И кажется великолепной тьма…»
Автор: Призрак Вирджинии Клемм
Категория: слэш (неполноценный: чувства есть, секса нет)
Жанр: AU/аngst/drama/case-fic
Герои: Джеймс Мориарти, Себастьян Моран, Майкрофт Холмс
Рейтинг: R (за кровь)
Размер: макси с продолжением (в трех частях)
Дисклеймер: главные герои позаимствованы. Поиграю и отдам.
Размещение: пожалуйста, извещайте автора
Саммари: Вторая Мировая война. Ирландия. Фэнтези. Волшебные существа. Мориарти уже есть, а мистер Шерлок Холмс еще не родился. Но у Мориарти есть Моран, и Мориарти сделает все, чтобы Моран у него оставался и дальше. Правда, не всегда и не все в его руках... Он не бог, он всего лишь фейри-полукровка.
Комментарии автора: Любовь, смерть, патриотизм, пафос, избыток высоких чувств, будьте осторожны, можно отравиться.
Посвящается К.
Благодарю G. за то, что она стала добровольной и такой хорошей бетой, и F. за то, что она объяснила мне все эти сложности в теме "жанр-категория-рейтинг".

Часть 2. Над мраком и над прахом

1.
Апрель 1940 года, Белфаст

Лиам Мэйкем приходил к Джеймсу Мориарти уже второй раз. В первый раз – восемь лет назад – он шел на повышение в своем банке и хотел устранить сильного конкурента так, чтобы это выглядело естественно. Воспользовавшись советом Мориарти, он смог обустроить все так, чтобы конкурента заподозрили в пособничестве ограблению. Нет, ничего конкретного, только серьезное подозрение, но уйти из банка конкуренту пришлось. С тех пор Мэйкем значительно преуспел и даже женился на дочери основного держателя акций. А теперь вот – влюбился до безумия в молоденькую девушку и хотел связать с ней жизнь, но только вот о разводе с богатой женой-католичкой речи идти не могло. Однако Лиам Мэйкем хотел и свободы, и сохранить богатство, и жениться на любимой. И заодно избавиться от ненавистного тестя, который его подозревал и контролировал каждый его шаг.
Клиентов, которые приходили повторно, Джим любил. Нет, конечно, никаких скидок он им не давал, и сейчас разбогатевшему Лиаму предстояло заплатить много дороже, чем в первый раз: и в материальном плане, и в духовном.
О духовном плане Лиам, как и большинство клиентов Мориарти, не подозревал. Или не задумывался. Или ему было все равно. Зря, конечно, они не интересовались, чем на самом деле платят. Но это их дело и их выбор. В конце концов, Джим должен был платить Мэб за воскрешение Себастьяна и платил исправно.
Любовь Джима к клиентам, которые пришли во второй или в третий раз, была связана с тем, что он уже знал, что от них можно ждать, что им предложить, чтобы они сразу согласились. На них не нужно было тратить много времени и сил. И на них всегда имелось основательное досье. Конечно, такого наслаждения игрой, как с клиентами-новичками, которых надо было соблазнить и подтолкнуть к совершению более значительного зла, нежели они изначально планировали, со старыми клиентами не было. Но не всегда же играть. Надо и на жизнь зарабатывать, и долг отрабатывать, а возвращаясь – они отдавали больше, чем когда приходили в первый раз. Потому что доказывали полное отсутствие раскаяния и глубже погружались во тьму.
– Вашу проблему, Лиам, можно решить очень просто, хотя и не дешево.
– Я готов платить.
– Не только мне. Понадобится наемный убийца высокого класса, причем человек, которому я доверяю.
– Я заплачу, заплачу… Но подозрение не падет на меня? Что я нанял?
– А мы обустроим все так, что у полиции будет виновник. Вы же окажетесь совершенно вне подозрений. Скорбящий вдовец. Правда, вам для этого придется немного потрудиться самому, кое что я за вас сделать не смогу… Но почву для совершения идеального убийства своих жены и тестя вы уже подготовили. Одиннадцать лет назад.
Лиам посмотрел с недоумением.
Джим улыбнулся. Как ему нравились такие моменты! Этот Лиам тупой, конечно, и гордиться нечем, но вкус… У зла совершенно особенный вкус. Не столь сытный, как у страха, не столь пьянящий, как у страдания. Пикантный вкус. Похоже на острый соус, которого много не съешь, но им приятно приправлять основное блюдо.
– Лиам, согласно информации, которая у меня имеется, одиннадцать лет назад у вас был роман с молодой фабричной работницей Шейлой Келли. Она забеременела, жениться вы отказались. Шейла родила от вас сына Коннора и вынуждена была отдать его в приют. Сейчас она работает на военном заводе. Не замужем. Связей с мужчинами после вас не имела. Регулярно навещает сына в приюте. И, наверное, затаила на вас обиду.
Лиам мрачнел с каждым произнесенным словом, а когда Мориарти закончил, принялся оправдываться:
– Мне было двадцать два года! Если бы я на ней женился, у меня не сложилась бы никакая карьера, меня ждали бы нищета, скука и по ребенку в год!
– Бесспорно. И теперь можете считать, что та интрижка с Шейлой была вашим вкладом в будущее. В счастливое и богатое будущее. Она же любила вас, да? Лиам, не молчите, я не священник и не буду вас отчитывать за плохое поведение. Она вас любила?
– Любила. Она глупая овца…
– Тем лучше. Вы должны встретиться с ней. Не важно, что вас увидят вместе. Главное – не пишите ей записок. Встретьте ее у проходной. Никаких цветов, но пригласите поужинать. Сейчас скверные времена, наверняка она ведет не слишком сытную жизнь. Скажите, что раскаялись. Что хотите познакомиться с сыном. Что хотите помочь ей содержать мальчика. Что хотите, чтобы она ушла с работы и забрала его из приюта. У вас с женой ведь нет детей. Скажите, что Бог вас наказал: жена бесплодна. Что вы осознали совершенное вами зло. Объясните, что никогда не разведетесь, ибо это страшный грех, но сделаете все, чтобы искупить свою вину, чтобы помочь Шейле и своему сыну. Упирайте на то, что хотите помочь сыну. Дайте ей денег сразу. Она должна поверить. Только не переусердствуйте. Если вы вызовете у нее какие-то подозрения или сомнения, придется придумывать другой план, менее простой и более дорогой.
– Она мне поверит. Я же говорю: она глупая овца. Но зачем это все надо?
– Когда она созреет, вы сообщите мне. Я назначу дату. И вы пригласите ее к себе домой. Скажете, что признались во всем жене, что жена ваша женщина верующая и готова поддержать вас в помощи вашему сыну. Прямо не говорите, но намекните, что за отсутствием у вас с женой детей Коннор – ваш единственный отпрыск… Хорошо, если Шейла понадеется, что он станет вашим наследником. Не понадеется – пусть хотя бы поверит, что вы ей поможете. Затем вы должны будете уехать. Это непременно должна быть деловая поездка. Не спонтанная, а необходимая. Допустим, в понедельник вы уезжаете и заранее назначаете Шейле встречу у вас дома во вторник вечером. Во вторник же мой человек придет к вам домой. У вас много прислуги?
– Нет. Повар, горничная, секретарь тестя, но он бывает не каждый день.
– Укажете обычное место пребывания каждого. Далее мой человек… Решит проблему так, что все будут уверены: ваша бывшая любовница, одержимая местью, явилась к вам домой и убила всех, кого встретила. Но сама была застрелена вашим тестем. Однако он не вынес пережитой драмы и скончался от сердечного приступа.
– И это все можно обеспечить? Даже приступ? – восхищенно спросил Лиам.
– Разумеется. У вашего тестя есть личное оружие?
– Нет.
– Это плохо. Ну да ладно. Полиции солжете, что он купил себе револьвер на черном рынке. Также солжете полиции, что Шейла в последнее время преследовала вас требованиями помощи. Что вы дали ей денег, но она продолжала шантаж и вообще выглядела неуравновешенной. Вы будете изображать убитого горем, но не переусердствуйте. Впрочем, мы все сделаем так, чтобы заподозрить вас было чрезвычайно сложно.
– Спасибо, спасибо, мистер Мориарти!
– Благодарить рано, еще ничего не сделано. И я предпочитаю материальные выражения благодарности. Все, идите. Будьте милы с женой, запланируйте командировку, займитесь Шейлой. И упаси вас Боже хоть полсловечка шепнуть вашей любовнице о том, что скоро вы будете свободны. Нет, я вам просто запрещаю встречаться с любовницей!
– Я не могу, она ждет, она будет переживать…
– Небольшое ожидание не повредит. Потом извинитесь перед ней с обручальным кольцом в руках. Не смейте с ней встречаться, пока все не кончится, поняли? У меня достаточно людей, чтобы следить за вами. Нарушите хоть одно мое условие – и я не стану вам помогать ни за какие деньги.
Лиам вздохнул и кивнул.
– Я сделаю все так, как вы хотите, мистер Мориарти. Я же знаю, что вы все сделаете в лучшем виде и что вы в конце концов всегда оказываетесь правы.

2.

Когда Лиам Мэйкем ушел, Джим подошел к окну. Прислушался к ритму города. Он напоминал биение могучего сердца: ровный, спокойный, чуть напряженный стук сердца солдата, находящегося на боевом посту.
С началом войны красивый, чистый, преуспевающий Белфаст, который даже англичане называли «ирландским Ливерпулем», стал еще и важным стратегическим пунктом. На верфи строили и чинили военные корабли. Военные заводы работали на полную мощность. И даже мирные прежде предприятия были переформированы в военные. Город регулярно бомбила немецкая авиация. Но, как ни велик был риск, Джим не собирался покидать Белфаст. Этот город давал ему силы. Давал ему пищу – страх, боль, смерть. Этот город регулярно поставлял ему клиентов. Сейчас, во время войны, их стало даже больше. У многих при виде того, как быстро и легко умирают люди, от ощущения близости и неизбежности гибели менялись жизненные приоритеты и они готовы были на все, лишь бы хоть немного побыть счастливыми… Или добиться давней мечты. Или отомстить старому врагу.
Дело Мэйкема будет простым. Джим это уже знал. Свою часть работы Лиам сделает, он красивый парень и умеет управляться с женщинами. А женщины – они же всегда надеются, что любимый вернется. А уж тем более – мать: она не может поверить, что отец ее ребенка полностью безразличен к отпрыску. Шейла Келли поверит в сказки Лиама и придет в дом его жены. Дальше – работа для Морана. Себастьян получит свой драйв и свое удовольствие. Это хорошо, это прекрасно. В последнее время Себастьяну не приходилось скучать. А лет десять назад у них бывали трудные периоды… Хорошо еще, всегда имелись подлецы из числа тех, кто поддерживает англичан. И сами англичане. Так что, когда у Себа возникало желание кого-нибудь убить, он шел и убивал. Но убивать тоже лучше так, чтобы это приносило прибыль. И шло на уплату долга Мэб.
…Труднее всего будет заставить тестя Лиама отравиться, но Себастьян умеет убеждать людей. Один пистолет найдут в руке Шейлы Келли. Другой – где-нибудь неподалеку от трупа почтенного старца, который застрелил злодейку.
В окно дул теплый ветер. Весна…
Апрель.
Почти четверть века прошло с Пасхального восстания.
Уже почти четверть века Себастьян Моран мог бы гнить в могиле. Сейчас от него остался бы скелет, и даже одежда истлела бы, слишком много на ней было крови. Пожалуй, уцелели бы его башмаки. Скелет, башмаки, обрывки одежды. Вот и все, что осталось от всех их братьев по оружию и командиров. Впрочем, кто-то выжил, прошел тюрьму и каторгу…
На столе лежал томик Йейтса. В ожидании клиента Джим как раз перечитывал его стихотворение «Пасхальное восстание», за которое многие участники восстания и те, кто их поддерживали, на Йейтса ополчились: им казалось, не слишком почтительно и восторженно отозвался он об их подвиге и об их жертве. Но Джиму стихотворение нравилось. Особенно последняя строчка: «Так родилась ужасающая красота».
«Ужасающая красота».
Разве может быть более красивое сравнение?
Ужасающая красота того, что свершилось в те апрельские дни.
Ужасающая красота казни лидеров восстания, особенно Джеймса Конноли, раненного настолько тяжело, что он не мог стоять, и его расстреливали, привязав к стулу.
Ужасающая красота гибели и воскрешения Себастьяна Морана.
…А преподобный Джон Донахью, пытавшийся склонить семнадцатилетнего Джима Мориарти к служению Короне, в чем-то был прав. Время прошло, и ситуация в Ирландии изменилась. Теперь только северная Ирландия находится под властью англичан, а большая часть страны – свободна. И правительство возглавляет бывший повстанец Эймон де Валера. Ирландия даже не вступила в войну с немцами, хотя ирландцы помогают англичанам в их противостоянии. И это дело благое и достойное, и жаль, что не все ирландцы поступают так. Находятся идиоты, причем чаще всего – среди тех, кто мнит себя патриотами, – которые отвечают на заигрывания немцев и верят, что те, сокрушив Англию, дадут Ирландии какую-то особенную, абсолютную свободу. Идиоты, которые помогают немецким разведчикам и диверсантам на территории как Ирландии, так и Англии.
И один из этих идиотов – старый друг Джима и Себа, Шеннон Клери.
О деятельности Клери Джим был наслышан по своим каналам. И в последние дни размышлял: а не съездить ли в Таллахт, где обосновался Клери со своими сподвижниками, и не прикончить ли их всех, чтобы не дурили и не позорили знамя, под которым когда-то сражались и умирали достойные люди?
Да, Джим Мориарти был сентиментален. Он понимал, что в его возрасте уже можно быть и поциничнее. Особенно при его специфической деятельности. Но у него были слабости, которым он с удовольствием потакал. Патриотизм был одной из таких слабостей. А немцев он ненавидел. Ненавидел еще и потому, что был посвящен в потаенную суть этой войны. Магической войны. И знал, какими способами эта магическая война ведется.
С магией так нельзя! Нельзя! Магия – это сокровище, это чудо!
А то, что немецкие чернокнижники для придания силы своим обрядам приносили в жертву не только людей, но и фейри, вызывало в нем такое бешенство… Ох, стоило только вспомнить об этом, и у Джима желтели глаза и начинали заостряться зубы. Наследие отца, которое следовало контролировать и прятать под гламором. В последние же годы, когда все вокруг было пропитано эманациями боли, ненависти, вражды, в нем все чаще пробуждалась та сторона, нечеловеческая, причем иногда – в самый неподходящий момент. «Зубы, Джим!» – уже привык шептать Себастьян. Если кому-то покажется, что карие бархатные глаза Джеймса Мориарти вдруг стали желтыми, как у кошки, это всегда можно списать на игру света. Но зубы – это серьезно. У людей не бывает заостренных зубов. Это сразу становится заметно и может напугать не только суеверного человека.
Надо пойти порадовать Себастьяна, что есть работа, и даже интересная.
Себ, правда, вчера поздновато вернулся домой, они с Кэйтлин отмечали пять лет совместной жизни в одном маленьком подпольном ресторанчике, где имелись контрабандные деликатесы. Так что, наверное, они еще спят. Можно пойти полюбоваться на них украдкой.
Джим и Себ не запирали свои спальни друг от друга. И свои жизни. С тех пор, когда выяснилось, что кроме метки Мэб оставила Джиму на память о встрече дикие головные боли, которые обрушивались на него, когда королеве становилось скучно. Таким образом она напоминала своему должнику – пора делать очередной платеж. Боли были страшными – Джим даже вколоть себе морфий не мог, так его скручивало. А поскольку звала его Мэб обычно ночью – именно ночью дверь в спальню должна была оставаться открытой… Постепенно это превратилось в привычку. Чего запираться, если у них все общее? Если они живут, как близнецы-братья, ничего не скрывая друг от друга, включая подробности отношений со своими женщинами? Нет, конечно, до полного бесстыдства они не дошли, и каждый удовлетворял свою страсть с избранницей за закрытой дверью… Закрытой, но не запертой. Джиму это было важно. Себастьян на это был согласен. А их женщинам пришлось с этим смириться.
Их женщины…
У них у обоих были женщины.
У Себастьяна – больше, конечно, он же любил женщин. Случались длительные романы. Случались короткие связи. В 20-е годы девушки утратили стыдливость и сделались доступнее. Себастьян этим с наслаждением пользовался.
Джим тоже иногда заводил романы с женщинами. Потому что так надо. Он, в общем-то, получал удовольствие от секса. Но вот чувств никаких, кроме симпатии или сострадания, партнерши в нем не вызывали. Любил он по-прежнему только одного человека… С которым у него никогда и ничего сложиться не могло. Ничего, кроме идеальной дружбы. Что само по себе немало, если бы не эта мучительная, выжигающая страсть, если бы не это страшное томление, сводившее Джима с ума!
У него был шанс попробовать любовь с юношей. То, что казалось невероятным в Дублине в 1916 году, спустя десять лет в Лондоне было вполне допустимым, если, конечно, не выпячивать свой порок…
Порок. В том-то и дело. Джим не хотел, чтобы Себастьян узнал об этом.
Джим боялся, что Себастьян будет презирать его, как все нормальные мужчины презирали… Вот таких. Таких, как он.
Было и другое. Джим не хотел тратить свое томление, вожделение, восторг – на случайного партнера. Сексуальное удовольствие, основанное на соприкосновении тел и простом трении, – его и с женщиной можно получить. А то запредельное, что грезилось ему… Это – только с Себастьяном. Или ни с кем.
Поэтому – ни с кем.

3.

Контора Джеймса Мориарти располагалась в том же доме, что и их с Себастьяном Мораном общая огромная квартира. Только этажом ниже. Подняться по лестнице, отпереть своим ключом дверь, свернуть по коридору направо – в часть квартиры, принадлежавшую Себастьяну, прокрасться к двери спальни, приоткрыть…
Шторы были задернуты неплотно.
Золотистый утренний свет потоком лился на кровать, освещая два тела среди скомканных простыней. Мускулистый, белокурый Себастьян и – прильнувшая к нему Кэйтлин. Вся из нежных изгибов и округлостей, вся – нежность и сладость, плоть – как взбитые сливки, хочется коснуться пальцами или попробовать на вкус, лицо ангела или ребенка, приоткрытый во сне ротик, нахмуренные брови, густая тень ресниц и черные кудри, рассыпавшиеся по подушке и по плечу Себастьяна.
Кэйтлин была самой красивой из подруг Себастьяна. И самой лучшей. Пока Джим с ней не познакомился, он не верил, что ангелы во плоти – существуют. Теперь – получил доказательство. Себастьяна она обожала безгранично, самоотреченно. К Джиму относилась, как к любимому брату. И, пожалуй, если бы Кэйтлин не взял себе Себастьян, Джим попытался бы ее соблазнить. Упустить такую девушку может только идиот. Она должна была принадлежать им… То есть, конечно, Себастьяну. А Джим ее баловал по мере возможностей. Женщин так легко и приятно баловать. Контрабандные чулки или отрез хорошей ткани – и вот она уже счастливо улыбается. Впрочем, конечно же, если бы интересы Кэйтлин ограничивались чулками и тканью, Джим не привязался бы к ней настолько сильно, как бы красива она ни была. И, возможно, он почувствовал бы расположение к Кэйтлин, даже не будь она похожа на ангелочка с открытки. Вокруг этой девушки всегда создавалось пространство покоя. С ней было просто хорошо. С ней было уютно. С тех пор, как Кэйтлин переехала в их квартиру, дом стал настоящим домом. Другие женщины так не умели. С этим даром нужно было родиться.
Себастьян приоткрыл глаза, улыбнулся Джиму, но не пошевелился, чтобы не потревожить Кэйтлин.
Джим прикрыл дверь.
Себастьян и Кэйтлин. Как жаль, что они живут не в восемнадцатом столетии, когда можно было бы убедить их позировать полуобнаженными для полотна с античной тематикой – многие так делали! – и сохранить для потомков их красоту, сияние их любви.
«На радость и печаль, по воле рока, два друга, две любви владеют мной: мужчина светлокудрый, светлоокий, и женщина, в чьих взорах мрак ночной…»
Нет, конечно, им владела только одна любовь. К Кэйтлин он чувствовал что-то другое, но тоже счастливое и нужное. Кстати, мрака ночного не было в ее карих глазах. В них было теплое золотистое сияние. Она вся была – свет.
Пожалуй, только когда у них появилась Кэйтлин, Джим впервые пожалел, что партнерши Себастьяна не беременеют. А они не беременели – никогда. Джим спросил как-то раз у знакомой ведьмы (а каких только знакомых у него не появилось за эти годы!) и выяснил, что полностью вырвать человека у смерти нельзя. Смерть обязательно что-то себе возьмет. Он оговорил, что к Себастьяну вернется радость жизни. И смерть забрала у него возможность создавать новую жизнь. В общем-то, для Себастьяна это не было серьезной потерей. Скорее наоборот: он радовался, что обходится без сложностей и не приходится решать со своими девушками всякие неприятные проблемы. Джим тоже так считал, но вот Кэйтлин… Она хотела детей, а Джим хотел, чтобы она была счастлива. Но прекрасно понимал, что вот это-то как раз невозможно. Через несколько лет им обоим придется расстаться с Кэйтлин. Потому что она будет увядать. А они – нет.
Прошло двадцать пять лет с тех пор, как Себастьяна вытащили из могилы.
Их сверстники выглядели зрелыми мужиками, стареющими, их сверстники сидели и лысели, у многих проявились морщины от тяжелой жизни и пережитых страданий.
Джим с Себастьяном – что бы они ни пережили за эти годы, а было всякое, –выглядели все еще молодыми.
Джим – понятно. Дети, рожденные от фейри, медленно взрослеют, всегда выглядят моложе сверстников. Джиму сейчас можно было дать на вид от силы года на двадцать два, а в документах у него было прописано – двадцать восемь. Он выглядел хрупким. И если бы не шикарные костюмы и умелый гламор, ему не удавалось бы так удачно вести свой бизнес. Мало кто доверит свои преступные планы мальчишке. Но Джим выглядел впечатляюще. И умел правильно воздействовать на собеседников.
Как будет взрослеть Себастьян – он не знал. Но надеялся, что как Бриджет: достигнет своего предельного расцвета – и замрет, словно прекрасный цветок, раскрывшийся и застывший во времени. Так и получилось. Себастьян выглядел на двадцать семь, в документах у него столько и было записано. Он вымахал высоченным, черты его лица сделались более резкими, но он сохранил свою редкую красоту, а главное – эти сияющие светлые глаза, редко у мужчин встречаются такие красивые и яркие глаза. И волосы у него не потемнели. Неудивительно, что женщины сходили от него с ума. Ему не нужны были никакие умения, чтобы на кого-то влиять. В него и так все влюблялись. Было в нем какое-то мальчишеское обаяние, которое в сочетании с ростом, силой и суровой мужской красотой восхищало людей любого пола и возраста. «Славный парень» – такое впечатление он производил даже на самых суровых мужчин. В конце 20-х его даже дважды приглашали сниматься в кино, хотя на экране царили смуглые «латинские любовники» с орлиным профилем и знойным взглядом. Режиссер встретил Себастьяна в парке, где тот гулял со своей очередной пассией, и буквально умолял попробовать, утверждая, что и играть-то не надо, надо просто появиться в кадре. К разочарованию пассии, уже видевшей себя подругой кинозвезды, Себастьян с ужасом отказался. Кино – это публичность. Это – шанс раскрыть их тайну…
Документы им обоим приходилось менять и подделывать часто, но с этим как раз проблем не было: у Джима имелись хорошие связи в криминальной среде.
Имена они не меняли. Себастьян спорил, считая, что это рискованно, но Джим знал, как много магии несет в себе имя, и инстинктивно чувствовал: надо его сохранить. Однажды он уже сменил произношение имени, из Шеймуса превратился в Джеймса, и что-то изменилось. Слегка, но изменилось. Хотя, быть может, все дело в пережитом, а не в сочетаниях звуков. И все же он верил своему чутью. А Себастьян верил ему.
В конце концов, можно было притворяться собственными родственниками. Племянниками. Кузенами. В Ирландии часто в одной семье использовали одни и те же имена. Нормально.
Себастьян – редкое имя. Ведь Моран – потомок гугенотов, бежавших из Франции, осевших в Ирландии и умудрившихся ассимилироваться среди местных и сменить веру на ту самую, от которой они бежали, – на католицизм. Но все же пусть Себастьян остается Себастьяном. Для Джима это было важно.
…Они дважды приезжали в Дублин.
В первый раз погуляли, никем не узнанные, наслаждаясь чувством свободы, едва не плача от ностальгии. На свою улицу завернуть не осмелились. Зато сходили на кладбище. Почтили память боевых друзей.
Себастьян обнаружил, что на его могиле стоит крест с именем и датами жизни. Никто не понял, что ли, что тело из могилы украли? Они после побега, придя в себя, вспомнили, что оставили разверстую могилу и пустой гроб, и мучились вопросом – что же подумали родственники Морана, когда все это обнаружили? Наверное, служители кладбища предпочли скрыть позорный факт трупокрадства. Родственники Морана остались в неведении.
Кстати, своим родственникам Себастьян принялся посылать деньги, как только у них с Джимом появилось что-то, помимо волшебного кошелька. До Пасхального восстания они жили безбедно, его отец держал бакалейную лавку. Но во время восстания многие потеряли собственность, а Себастьян был старшим сыном, после него – шестеро девчонок. Себастьян был уверен, что отцу не помешает помощь. А от кого деньги? Ну, пусть думает, что от кого-то из повстанцев, чувствующих свою вину за то, что вовлекли мальчишку в свои игры патриотов, а его и убили. Или – что угодно думает. Себастьян никак не мог связаться со своими и хоть что-то о них узнать.
Когда они во второй раз приезжали в Дублин, они уже осмелились сунуться на свою улицу. Понадеялись, что их забыли и не узнают.
Но лавки Морана там уже не было. И прачечной Мориарти тоже.
Мать Джим встретил – как раз в тот второй свой приезд. Случайно. Уже перед отъездом, уже когда они шли на вокзал, Джим увидел Бриджет, выходящую из дверей роскошного ателье. Одета она была безупречно, причесана по моде, кажется, еще помолодела – и вела за руки девочек-близнецов лет шести, ужасно похожих на него, Джима.
Он остолбенел тогда. А у Бриджет лишь глаза чуть шире раскрылись и сбился шаг, но она тут же взяла себя в руки и прошла мимо сына, как мимо чужого. Это было правильно, но больно.
Еще в тот второй раз, уже на вокзале, они столкнулись с этим болваном Шенноном Клери. И им показалось, что он их узнал. Во всяком случае, выражение лица у Шеннона сделалось такое, будто он увидел призраков.
А кем они были, как не призраками?..
…Впрочем, можно и уточнить, кем они были с точки зрения магии.
Джеймс Мориарти – фейри-полукровка, отпрыск слуа и ведьмы, гончий Зимней Королевы.
Себастьян Моран – оживший мертвец, выходец, поднятый из могилы магией фейри.
Происхождение Джима и его служение Мэб требовали от него терзать смертных, пробуждая в их душах ужас и боль, и толкая к совершению преступлений: и Джим, и его отец-слуа этим питались, а все убийства, которые он совершал и к которым подводил своих «клиентов», становились жертвоприношениями Зимней Королеве, делавшими ее сильнее.
Воскрешение Себастьяна требовало от него проливать кровь. Нет, не пить ее, как пьют кровь вампиры, и не жрать плоть, как жрут гули, – просто проливать. Наслаждаться ее ароматом. Чувствовать ее на своей коже… Больше всего Себастьян любил убивать ножом. Так, чтобы ощущать последние содрогания жертвы и поток крови на своих руках. Но мог убивать и на расстоянии – из винтовки. Он мог убивать, в общем-то, как угодно. Но убивать ему было необходимо.
Джим часто вспоминал тот их разговор с Себастьяном – на кладбище в Дублине, сразу после воскрешения. Себастьян спросил: «Мне придется пить кровь, да?» – а Джим уверенно ответил: «Только если захочешь». Тогда он, скорее, отшутился. Джим был уверен, что Себастьяну не придется, никогда не придется, он же поднялся из могилы не мертвым, а живым.
Но, видимо, что-то в нем все-таки омертвело. Или – гибель в бою, в момент, когда Себастьян жаждал убийства, жаждал крови врагов, так на него повлияла, оставила неизгладимый след, и он возвращался в бой снова и снова? Джим не знал. Его знакомая ведьма тоже не знала. У Мэб он не осмеливался спросить.
В конце концов, жить Себастьяну это не мешало. И не мешало оставаться хорошим парнем во всем остальном. Никто бы не заподозрил, что этот хороший парень так любит убивать. А значит – все в порядке.

4.

Возможно, Джим и не решился бы ехать в Таллахт и разбираться с Шенноном Клери, если бы не настроение Себастьяна.
Моран сделал работу для Лиама Мэйкема безупречно. Перерезал телефонный провод, зашел с черного хода, проломил голову кухарке, прошел на хозяйскую часть дома, под дулом пистолета загнал жену Мэйкема в кабинет ее отца, тут же застрелил секретаря, потом – угрожая пистолетом дочери – заставил отца принять яд, после чего застрелил-таки женщину… И дождался, пока пришла Шейла Келли. Ее застрелил из другого пистолета. Дальше разложил оружие, как надо. И, собственно, все. Повезло только горничной: она в тот день отпросилась на полдня, ходила к врачу. Ну и заказчику, конечно. Его никто и не подумал заподозрить.
Джим ожидал, что Себастьян вернется в приподнятом настроении, с чувством легкой эйфории, почти опьянения, как это с ним бывало обычно после убийств. Но на этот раз Моран выглядел угрюмым, отвечал на вопросы односложно и четко, как будто начальнику отчитывался, а не другу. И когда Кэйтлин вернулась из магазина, поспешил к ней, словно утопающий – к спасательному кругу.
И Джим понял: Себастьяну надоела грязная работа, пусть даже связанная с выбросом адреналина и пролитием крови. Ему нужно настоящее дело. За которое он сможет себя уважать.
Этих настроений Морана Джим боялся. Боялся потому, что Себастьян еще в начале войны выражал – нет, не то чтобы желание пойти в армию, – но некоторое сожаление из-за того, что он этого сделать не может. Моран не мог оставить своего друга и их общее дело. Но ему так хотелось повоевать! Те несколько дней Пасхального восстания остались для него самым приятным воспоминанием, пусть даже они и стоили ему жизни… А ведь теперь война велась по большей части в небе. А Моран умел управлять самолетом. Умел и любил. До войны у него был собственный самолет.
От мыслей от армии Себастьяна надо было отвлечь любой ценой.
А Шеннона Клери и его ублюдков Джим мечтал уничтожить. С тех самых пор, как Шеннон написал ему письмо… Письмо, которое передал из рук в руки какой-то ирландский парнишка.
«Я знаю, кто ты, Шеймус Мориарти. Ты – не человек. Мать твоя – ведьма, а который из Малого Народца стал твоим отцом – мне неведомо, да и не важно. Главное – ты не человек, и каким-то образом смог воскресить Морана, хотя он был трупаком и все мы это видели. А если ты владеешь магией, то ты можешь очень даже нам пригодиться в нашей борьбе. Раньше ты был патриотом, и Моран тоже, и вряд ли что-то в этом вопросе изменилось. Во всяком случае, я уповаю, что не изменилось. Вы смелые и славные парни, хотя один – полуфейри, а другой – нежить. Но повторяю, для нас это не важно и даже хорошо. Важно только, что вы – патриоты. Сейчас идет война и англичанам плохо приходится, а мы можем сделать так, чтобы им пришлось еще хуже. Сожги это письмо и приезжай ко мне. Твой старый друг Шеннон Клери».
Джим даже не знал, что его взбесило больше всего: повелительный тон, уверенность Шеннона, что Джим приедет, или утверждение, что они старые друзья, или сама идея помощи врагам, которые, как только сожрут Англию, примутся за Ирландию и не остановятся, пока не сожрут все, что смогут сожрать, или пока не лопнут… Джим ненавидел немцев, ненавидел тех, кто им помогает. И еще ему хотелось чего-то… Чего-то для Себастьяна. Чего-то настоящего. Им почти все время доставалась только грязная работа. Пора было сделать чистую.

5.

В Таллахт они прибыли вечером. Предупрежденный телеграммой, Шеннон встречал их сам. Полез обниматься к Себастьяну. К Джиму – не стал. Потому, что Джим – не человек? Или потому, что Джим все-таки сильнее изменился, превратившись из хилого тихого парнишки-заучки в самоуверенного молодого мужчину с холодным и надменным взглядом, да еще и одетого в шикарный костюм? Джим научился смотреть повелительно. И теперь смотрел именно так на «старого друга». А «старый друг» сначала вел себя, как если бы они были заговорщиками, встречающимися ради общей миссии, причем временами явно переигрывал, зато когда они оказались в автомобиле и уже направлялись на принадлежавшую Клери ферму, он распелся не хуже канарейки.
Он пел о немецких агентах, которым помогают ирландские патриоты. О том, что не все из этих агентов – люди. Он делал вид, что ему, как доброму католику, претит якшаться с колдунами и вампирами, но ничего не поделаешь, они могущественнее, и в стране, где так много полукровок-фейри, обладающих магическими способностями, обычные люди плохо справляются. Однако на самом деле Шеннон Клери был в восторге от того, что все волшебные сказки его детства и все пугающие легенды оказались реальностью, а сам он оказался такой значимой личностью, что его посвятили в жуткие тайны.
«Идиот, – думал Джим. – Ты же нас совсем не знаешь. Какого черта ты нам все это выбалтываешь? Плохи дела у немцев, если они доверяют таким, как ты».
И еще у него мелькнула мысль, что Клери не просто хочет втянуть его в свою игру. Нет, после всей этой болтовни Шеннону придется и Джима, и Себастьяна удержать любой ценой, и возможно – убить? Может, поэтому он так откровенен?
Стояла ночь, когда они подъехали к большому фермерскому дому.
– Здесь один из наших пунктов. И сегодня же, Шеймус, для тебя будет работа. Сразу докажешь свою верность нашим идеям.
«Сегодня же мы вас всех тут прикончим», – подумал Джим, а вслух спросил:
– Что именно я должен сделать? Убить кого-нибудь?
– Возможно, но вряд ли сегодня… Сегодня надо содрать с него гламор. Сломать щиты. И заставить говорить. Колдун и вампир не справились. Надо, чтобы это сделал другой фейри. Они считают, что он сопротивляется благодаря крови фейри. Хотя, видит Господь, мы сделали все, чтобы подавить его магию.
– Ты можешь рассказать чуть яснее? Он? Кто – он?
– Англичанин. У них тут контрразведчики работают. Ищут наших немецких друзей. Он был во главе группы. Мы выбили из одного из его подчиненных наводку и взяли этого парня живым… Но он молчит. Уже трое суток. Хотя, видит Господь, что только наши друзья не делали…
– Они что только не делали, и у них он не заговорил. А у меня заговорит. Иначе мне не доказать свою верность идеям. Восхитительно! – сварливо сказал Джим.
Шеннон Клери посмотрел на него с испугом. Похоже, мысль о неудаче ему в голову не приходила.
– Они сказали, нужен кто-то с кровью фейри, и все получится.
Джим плечом почувствовал, как напрягся Моран, как закаменели его мускулы. Что ж, Себастьян готов к драке. Джим – к интриге. Можно начинать эту игру.
Их провели через две комнаты, полные угрюмых небритых мужиков и запаха оружейной смазки. Джим даже ностальгию почувствовал. По юности. По тем дням, когда они готовились к Пасхальному восстанию. Но тогда все было иначе… Чисто. Бороться против англичан – чисто. Предавать свою страну более опасному, хищному и чуждому врагу – подлость. Даже если продиктована заблуждением и глупостью. И поэтому они все умрут. Все… И вон тот конопатый мальчишка тоже. Все. Хорошо, что тут женщин нет. Так лучше. Так правильнее.
В маленькой спальне с распятием на стене дежурили двое, и вот их Шеймус сразу «прочитал» как чужаков. Немцы. Как бы внешне они ни походили на всех остальных. И одеты так же, и небриты так же, и все так же, но… Они немцы.
Шеннон откинул плетеный коврик, открыв откидной люк в полу.
– За мной, ребята.
Конечно, внизу был не погреб. Внизу была комната с голой электрической лампочкой, письменным столом и тремя стульями. Все три стула были заняты.
За столом сидел немец. И делал что-то… Что-то…
На стульях – кажется, ирландцы, но не важно, не важно, потому что они были всего лишь люди, а немец – колдун.
Сильный. Очень сильный. У Джима мурашки по коже побежали. А немец поднял на него холодные глаза и улыбнулся. И Джиму вдруг показалось, что этот колдун создан из стали. Из лучшей крупповской стали. Весь, целиком – тело под кожей, сердце, глаза… А есть ли душа у него – большой вопрос. Сталь – это почти железо, а железо – это плохо и больно для фейри, это больно, больно, больно, только бы колдун не захотел пожать им руки…
Не захотел. Хорошо, это хорошо.
Джим даже не запомнил, как Шеннон представил им немецкого колдуна.
И, когда их провели в другую комнату, так же ярко освещенную голой лампочкой под потолком, и между ним и колдуном захлопнулась дверь – окованная железом! – Джиму стало легче. Он перевел дыхание. И ужаснулся – теперь уже своей панике.
…Но этот колдун сильный. Очень сильный. Таких сильных колдунов Джиму еще видеть не приходилось. И очень враждебный.
Джим вообще-то не боится железа. Никогда не боялся. Но колдун умудрился ему внушить этот страх. Просто потому, что этот колдун верил, что все полукровки боятся железа – и хотел Джима напугать.
Черт, как бы намекнуть Себастьяну, что этого валить первым и как можно скорее?..
– Шеннон, милый, ты привел мне еще одного полакомиться? – прозвучал томный женский голос.
Она хорошо говорила по-английски. Без акцента. Без ирландского – это уж точно. И она была красивая. Не так, как бывают красивы фейри или полукровки-фейри. Она была красива чувственной красотой, сияющей, фарфоровой, манящей, сводящей с ума любого смертного, красотой столь же притягательной для смертных, как аромат Венериной Мухоловки – для насекомых, и такой же хищной. И у нее были красные глаза. Она была вампиром.
Джим немного встречал в своей жизни вампиров. И никогда – так близко. И никогда у вампира не был рот в крови и клыки… Черт, здоровущие. Джим видел вампиров без клыков. То есть, когда они не охотятся, у них клыки спрятаны под деснами, да и глаза нормального цвета.
Джим знал, что нет для вампиров ничего слаще и драгоценнее, чем кровь фейри. Или полукровок фейри, хотя чистая лучше. Кровь бессмертных делает вампиров сильнее. И даже позволяет выходить на солнце. Впрочем, это уже относилось в разряду легенд.
Джим засмотрелся на окровавленный рот красавицы, а вот Себастьян среагировал. Мгновенно. Выхватил револьвер и прицелился вампирше прямо в лоб.
Она рассмеялась.
– А ты хорошенький. Знаешь, мне эта штука не причинит вреда.
– А я попробую.
– Ладно, ладно, я не буду есть твоего дружка. У меня имеется, кем полакомиться. Причем на законных основаниях: по приказу вышестоящего начальства. Правда, приходится медленно… Но так даже слаще.
Она засмеялась – нежно и серебристо – и одним молниеносным движением оказалась в центре комнаты.
И обняла за плечи человека, сидевшего в кресле… Впрочем, не совсем он был человек. И не так чтобы он сидел, вывернувшись, выкрутившись, бессильно повиснув… О черт. Деревянный стул из рябины. Для фейри и для полукровки нет ничего хуже, чем рябина. Даже боярышник и зверобой – не так плохо. И железные оковы. На руках и на ногах. Руки у парня были обожжены, ноги вряд ли в лучшем состоянии. И рябина – это боль. Это сила, которая тебя скручивает, на которую реагируют все мышцы, как на разряд электрошока. А его еще и били. И резали. От рубашки, когда-то белой, не осталось почти ничего, а на коже – и сейчас очень белой – длинные порезы-ожоги, обуглившиеся по краям. Железо… Будь они прокляты, железо. Да еще вампирша с блаженным видом вгрызается в рану на шее. Интересно, он жив еще? Понять невозможно – рябина и железо ставят блок на чувства… И это с него они хотят снимать гламор? Что Джим сможет с ним сделать после таких пыток, как они себе это представляют?!
И тут англичанин поднял голову и посмотрел на вошедших. Так спокойно, словно вампирша не терзала его шею. Словно лицо у него не было разбито и его не держали на рябиновом стуле в железных оковах. Он смотрел надменно и насмешливо, словно принимал их в своем кабинете, и они пришли, как просители, а не как потенциальные палачи.
И Джим узнал его. Тот самый полусидхэ, который приходил к нему со священником в 1916 году. Узнал ли полусидхэ его самого – Джим не понял. Выражение лица у пленника не изменилось.
– Займись им, Шеймус, – сказал Шеннон Клери.
Англичанил презрительно улыбнулся уголками рта и не выдержал слабости – снова свесил голову на грудь.
У Джима словно что-то взорвалось внутри, плеснув кипятком на сердце, а перед глазами полыхнуло белым.
Ярость. Слепящая ярость.
…Эти ничтожества, эти краткоживущие насекомые, и гнусные порождения их рода – вампиры и колдуны – они все, все, все должны быть уничтожены; очистить от них землю, остановить их машины, загрязняющие воздух и воду, убрать все следы их присутствия и помочь природе заживить нанесенные раны; это единственное, что нам остается; они осмеливаются терзать и убивать нас, эти смертные, жалкие смертные…
Чьи это были слова, чей голос? Голос крови?
Думать Джим не мог.
Только рассчитывать.
На двери – две щеколды. Закрыться изнутри.
Шеннон и вампирша.
За дверью – колдун и двое парней, хорошо бы и их, но вряд ли получится.
Не привлекать внимания шумом, успеть закрыть дверь…
Джим выхватил нож и всадил его в сердце Шеннону Клери.
На руку плеснула кровь, вырвал нож, метнулся к двери – закрыть…
Вампирша прыгнула – нет, взлетела – Себастьян разрядил в нее револьвер – упала…
Джим задвинул щеколды мгновением раньше, чем на дверь обрушились удары.
– Вырежьте ей сердце, – прошелестел англичанин. – Вряд ли у вас в револьвере серебряные пули. Она сейчас заживит свою плоть и поднимется. Ну же…
Себастьян вырвал нож из руки Джима, упал на колени возле вампирши и так лихо взрезал ей грудь под ребрами, и так решительно запустил руку куда-то туда, под ребра, в глубину, – Джим глазам своим не мог поверить! – но Себастьян вытащил у нее сердце. Он вытащил у этой женщины сердце…
Джим бросился к креслу и нащупал замок на оковах.
– Вам будет больно, – сказал англичанин.
– Нет. Я отношусь к другой разновидности. Я не боюсь железа.
– Кобольд? Цверг?
– Слуа.
– Я не знал, что они не боятся железа.
– Я не боюсь. Они – не знаю. Может, я слишком человек… А вот рябина – это плохо. Это больно.
Стараясь не прикоснуться к рябиновому стулу, Джим потащил на себя длинное обессиленное тело и уложил на пол.
В дверь монотонно долбили.
– Они ее вышибут, Джим, – сказал Себастьян, перезаряжая револьвер. Правая его рука едва ли не по плечо была в крови, левая – только до запястья.
Джим покосился на вампиршу: о Боже, она истлела. Всё как в легендах. Очень старый труп, практически кости, бурый прах, клочья иссохшей кожи, тусклые волосы, прилипшие к черепу… Гадость-то какая.
Джим вытащил свой револьвер и встал рядом с Себастьяном.
Умереть? Что ж, пусть. Кого-нибудь они с собой заберут.
– Вы сможете начертить ровный круг на полу? – спросил англичанин.
– Зачем? – удивился Себастьян.
– Нет, – ответил Джим. – Ровный – не смогу.
– Что ж, – англичанин судорожно сглотнул, а потом, опершись на дрожащую руку, сел. Подогнул ноги так, чтобы сидеть удобнее. Обмакнул пальцы прямо в рану у себя на шее. Посмотрел на стул. – Отодвиньте его, пожалуйста. Мне нужно пространство.
– Себ, я не могу прикоснуться к этой дряни…
– Следи за дверью.
Как только Себастьян передвинул стул, англичанин начал чертить круг. Очень ровный.
– Подойдите ко мне поближе, джентльмены. И я замкну круг.
Они подошли.
И он замкнул круг своей кровью.
И дверь сорвалась с петель.
В образовавшуюся щель просунулось дуло автомата и полоснуло очередью, пока дверь продолжали вышибать.
Пули должны были прошить Джима, он как раз стоял на пути, но… Ударились о невидимый барьер – и посыпались на пол.
– Ничего себе, – пробормотал Себастьян. – Что это?
– Главное – не пересекайте линию круга, – ответил англичанин, тяжело переводя дыхание. – Отсюда вы можете в них стрелять. Они не смогут в вас попасть и войти в круг тоже не смогут.
Джим знал, что это. Вопросов не было. Но он не умел это делать. Чтобы создать защитный круг таким ровным, нужен опыт и очень твердая рука. А чтобы создать защитный круг такой силы – нужны знания. Огромные знания. И сила.
– Как долго продержится круг? – спросил Джим.
Англичанин чуть склонил голову на бок, прислушиваясь к чему-то внутри себя.
– На полчаса меня хватит. Постарайтесь сразу убить тех, кто за дверью, и тех, кто прибежит. А потом придется выходить и сражаться. Хорошо, что вы так основательно вооружились.
Джим и Себастьян удивленно посмотрели на него, сжимая в руках револьверы.
– Я про ваши запасные револьверы. У вас, – он кивнул на Себастьяна, – в потайной кобуре подмышкой, у вас, – он кивнул на Джима, – в левом кармане брюк, кстати, не лучшее место для револьвера.
– Ничего, я привык. Металл чувствуете?
– Нет, вижу, как вы двигаетесь, как держите руки, да множество мелочей…
Дверь упала на пол.
Себастьян и Джим начали стрелять в тех, кто стоял за дверью. К сожалению, колдуна там не было. А может, к счастью. Вдруг он разрушил бы круг прежде, чем они успели бы перестрелять всех?
Шесть человек подмоги с грохотом спустились по лестнице сверху – но тоже были перебиты.
И наступила тишина. Нарушаемая только монотонным стоном одного из раненых и судорожными постукиваниями ноги другого… Раненого или умирающего? Главное – выведенного из строя.
Но тишина была не такой, как бывает, когда дом пуст и вокруг все спокойно. Тишина была настороженной. Тишина прислушивалась.
– Нам придется выйти из круга и подняться наверх. Я смогу сделать щит – когда вы вылезете из подвала, вас сразу не расстреляют. Но долго удерживать его не смогу. Хорошо бы найти мой зонт, но вряд ли кто-то из вас, джентльмены, заметил его.
Себастьян покосился на англичанина с явным сомнением в здравости его рассудка.
– Зонт? На вас даже рубашки нет. Надо будет с кого-нибудь что-нибудь снять. Зачем вам зонт, он помешает бежать к машине…
Зонт. Зонт. Зонт. Джим прикрыл глаза. Стоны раненого мешали. Он видел зонт где-то здесь. И при этом кто-то не хотел, чтобы он чертов зонт видел.
Конечно. В соседней комнате на письменном столе. Колдун смотрел на зонт, как на Священный Грааль, и это удивило Джима, и немец сделал все возможное, чтобы Джима от зонта отвлечь. Что бы англичанин ни прятал в своем зонте, это важная штука.
– Я видел его. В соседней комнате. Немецкий колдун с ним возился и не хотел, чтобы мы заметили ваш зонт. Что в нем? Магический посох?
– Не совсем, но близко по сути, – англичанин улыбнулся уголками разбитых губ и взгляд его потеплел. – Вы наблюдательный молодой человек, Шеймус Мориарти. Мне жаль, что впервые мы познакомились с вами в столь… напряженной обстановке.
«В напряженной обстановке». Теперь это так называется.
«Джеймс Мориарти, вас не отправят в тюрьму или на каторгу, как других бунтовщиков, вас казнят, невзирая на ваш юный возраст и невеликие заслуги перед Ирландией… Вас уничтожат, потому что нам известно: существа, подобные вам, очень опасны, если не скреплены клятвой верности. Только Слово может управлять вами. Если вы не дадите это Слово – сегодня и сейчас – завтра на рассвете вас выведут во двор тюрьмы и расстреляют…»
– Как поживает преподобный Джон Донахью? – поинтересовался Джим. – Он уже стал епископом?
– Он скончался, – скупо ответил англичанин.
– Вы знакомы? – удивился Себастьян.
– Мы видели друг друга. Ты тогда был мертв. Потом расскажу, если будет возможность. А сейчас – надо со всем этим так или иначе закончить, – Джим протянул англичанину руку. – Встать сможете?
– Должен, – тихо ответил англичанин. Так, словно слово «должен» имело особую весомость. Он зажмурился, мгновение посидел и поднялся. Принять руку Джима он не захотел, но потом его шатнуло, и он все же уцепился за первое, что ему попалось: за Джима, собственно.
Грохнул выстрел. Раздражавшие Джима ритмичные стоны прекратились: Себастьян добил раненого. Англичанин поморщился. Джим усмехнулся – практически ему в лицо, потому что он удерживал англичанина в вертикальном положении.
Англичанин отстранился от Джима и скомандовал:
– Идем, джентльмены.
И они пошли.
Зонта на столе в соседней комнате не оказалось. Немецкий колдун прихватил его с собой.
Англичанин смог создать щит. И держать его двадцать минут. Вполне хватило, чтобы перебить всех, кто пытался их атаковать. Немцы среди атаковавших были. А вот колдуна – не было. Не сказать, чтобы Джим, стреляя из двух револьверов с двух рук, сожалел об отсутствии колдуна. Он предполагал, что немец просто сомнет их щит и остановит их пули.
Джим боялся этого немца и не корил себя за трусость. Иногда трусость – это не более чем полезная предосторожность. Особенно если имеешь дело с умелыми магами.
…К тому моменту, когда англичанин потерял сознание и лишил их щита, они уже со всеми справились.
Джим пересчитал трупы: получалось, что ушли только двое – колдун и еще один немец.
Гоняться за ними в темноте ему показалось малопривлекательным.
Да и англичанин-полусидхэ был явно не в форме. Упал он лицом вниз, Джим его перевернул, но даже испугался того, какой ледяной стала его кожа. Сорвал с вешалки чье-то пальто, укрыл.
Себастьян нашел на кухне бутылку виски и стакан и почти насильно влил немного в англичанина. Зубы полусидхэ стучали о край стакана, его здорово трясло.
Джим спустился в подвал, нашел мертвеца в минимально залитой кровью одежде, содрал с него куртку и рубашку. Англичанин – длинный, но тощий. В крайнем случае руки из рукавов торчать будут. Так, собственно, и получилось. Руки из рукавов торчали. И англичанин с трудом справился с брезгливостью, надевая чужую одежду. Но не спорил и не привередничал. Хотя – кого трое суток в железных оковах и на рябиновом стуле не избавят от склонности покапризничать?
Правда, от еды, обнаруженной на той же кухне, он пытался отказаться.
– Не едите в доме врага? А зря, – заявил Себастьян, изготавливая три громадных сэндвича из грубого хлеба и кусков окорока. – Есть надо. Всегда и везде, пока есть такая возможность и время на это. Без еды сил не будет. Без сил вас убьют. Вот и вся арифметика. Ешьте! – он протянул свой малоэстетичный сэндвич.
– Благодарю, – с некоторым сомнением сказал англичанин и осторожно взял сэндвич тонкими длинными пальцами.
Джим хмыкнул. И отметил про себя, что у англичанина три ногтя из пяти сорваны, два – раздроблены, должно быть, ему все еще больно. Но заживает на нем все быстро. Быстрее, чем на Джиме. Рана на шее выглядела уже сейчас так, словно прошли сутки. Хотя едва ли час минул. Сидхэ… Самые могущественные. Аристократы, которым подчиняются все остальные фейри.
– Вы спасли мне жизнь, уничтожили моих врагов и преломили со мной хлеб, наверное, нам пора представиться друг другу, – чуть иронично сказал англичанин, управившись с сэндвичем и пытаясь отыскать на кухне что-нибудь, чтобы вытереть пальцы. – С мистером Мориарти я знаком. Как мне называть вас?
– Себастьян. Фамилию вам знать не обязательно. А что вам следует знать непременно, так это – что лично я вас не спасал. Меня интересовали две шкуры: Джима и своя собственная, – Себастьян решил не мучиться с изготовлением сэндвичей и теперь отрезал ножом куски от окорока, совал их в рот и заедал хлебом, откусывая прямо от оставшейся буханки, справедливо рассудив, что оба его спутника вряд ли проявят дальнейший интерес к еде: Джим не отличался хорошим аппетитом, а англичанин слишком мучился с первым сэндвичем, чтобы подвергнуть его пытке вторым.
– Похвальная откровенность. Меня зовут Майкрофт Холмс. Мистер Мориарти, я восхищен вашим побегом и я рад, что вас не расстреляли. Меня тяготило все происходящее.
– Я тоже рад, что меня не расстреляли, – ухмыльнулся Джим. – Преподобный умер своей смертью или?..
– Не своей. Он был слишком жесток, и его, в конце концов, покарали за это.
– И вы свободны от Слова?
– Не совсем. Я свободен технически, но я никогда не буду свободен от долга перед страной, а значит – по сути, я выполняю все то же, что и раньше. Только теперь я могу опираться сугубо на собственные представления о правильном и допустимом.
– То есть Джима вы бы расстреливать не стали? – поинтересовался Себастьян.
Майкрофт Холмс уклончиво улыбнулся. И гламор вдруг сгустился возле него, окутывая, словно вуалью, превращая полусидхэ в человека, вполне обычного человека с непривлекательным костлявым лицом.
Применить гламор – это и было ответом.
Джим кивнул. Он все понял.

@темы: Jim Moriarty, Serial: Sherlock, Category: Slash, Category: Angst, Category: AU, Pairing: Jim/Sebastian Moran, Творчество

---

Фанфик: "И кажется великолепной тьма..." Часть 1

[Призрак Вирджинии Клемм]

Название: «И кажется великолепной тьма…»
Автор: Призрак Вирджинии Клемм
Категория: слэш (неполноценный: чувства есть, секса нет)
Жанр: AU/аngst/drama/case-fic
Герои: Джеймс Мориарти, Себастьян Моран, Майкрофт Холмс
Рейтинг: PG-15 (за кровь)
Размер: макси с продолжением (в трех частях)
Дисклеймер: главные герои позаимствованы. Поиграю и отдам.
Размещение: пожалуйста, извещайте автора
Саммари: Пасхальное восстание 1916 года (Easter Rising). Фэнтези. Волшебные существа. Мориарти уже есть, а мистер Шерлок Холмс еще не родился. Но у Мориарти есть Моран, и Мориарти сделает все, чтобы Моран у него оставался и дальше.
Комментарии автора: Любовь, смерть, патриотизм, пафос, избыток высоких чувств, будьте осторожны, можно отравиться.
Посвящается К.
Благодарю Гринслив за то, что она стала добровольной и такой хорошей бетой, и Незабудку за то, что она объяснила мне все эти сложности в теме "жанр-категория-рейтинг".

Часть 1. Ужасающая красота

I write it out in a verse -
MacDonagh and MacBride
And Connolly and Pearse
Now and in time to be,
Wherever green is worn,
Are changed, changed utterly:
A terrible beauty is born.

William Butler Yeats

1.
Апрель 1916 года, Дублин

Шекспира боготворили англичане, и уже поэтому Шеймусу Мориарти не следовало его любить. Уходя из дома, чтобы сражаться и умереть, он должен был положить в карман молитвенник или… ну, сборник Йейтса, наверное, да? Но он взял сборник сонетов Шекспира. Маленькая книжечка в бархатном узорчатом переплете, золотой обрез, плетеная закладка: дорогое издание.
Шеймус сам купил его на книжном развале. У него уже имелось дешевое издание сонетов. Однако ему казалось – такие стихи должны храниться в драгоценном переплете. Стихи, словно обращенные через время прямо к нему. Ведь мало кто осмеливался писать о том, о чем неприлично и смешно было даже думать. Тем более – писать так красиво.

Трудами изнурен, хочу уснуть,
Блаженный отдых обрести в постели.
Но только лягу, вновь пускаюсь в путь –
В своих мечтах – к одной и той же цели.
Мои мечты и чувства в сотый раз
Идут к тебе дорогой пилигрима,
И, не смыкая утомленных глаз,
Я вижу тьму, что и слепому зрима.
Усердным взором сердца и ума
Во тьме тебя ищу, лишенный зренья.
И кажется великолепной тьма,
Когда в нее ты входишь светлой тенью.
Мне от любви покоя не найти.
И днем и ночью – я всегда в пути.

Было холодно, пахло гарью и порохом, и кровью пахло, остро пахло кровью… Кровь так чудесно пахнет, даже кровь друзей, Шеймусу всегда нравился запах крови. Он стыдился этого и никому не говорил. Даже маме. Но она, наверное, знала.
Немного пахло тленом, хотя убитых они оттащили за северную стену здания.
Сейчас не стреляли, но снова опять все начнется…
Шеймус Мориарти чувствовал себя измученным, голодным и обреченным. Он знал, что живым ему отсюда не уйти. Никому из них не уйти.
Они пришли сюда, чтобы сражаться и умереть. За свободу тех, кто будет жить после. За свободу Зеленого Острова. Erin Go Bragh!
И, в общем-то, нет ничего прекраснее их участи. Они делают ту работу, которую должны делать настоящие мужчины. Они сражаются за свою страну.
Только вот трудно это оказалось. Физически трудно. И душевно больно. Видеть, как умирают те, с кем ты учился в одном классе или жил на одной улице. Пусть даже и не дружил, но… Тут вся былая глупая вражда забылась. Когда пригибаешься под пулями, когда сам вслепую стреляешь, все меняется. И тот, кто стоит рядом, становится дороже брата. И когда он падает и бьется на закопченном полу, среди обломков и осколков, захлебываясь кровью, ты умираешь вместе с ним. Вместе с каждым из них.
Шеймус не был уверен, что ему удалось убить хотя бы одного англичанина.
Но очень надеялся на это.
А еще ему хотелось, чтобы все побыстрее кончилось. Раз конец неизбежен – пусть уж побыстрее. Он очень устал. У него никогда не было столько сил и энергии, сколько у Себастьяна. Вот кто наслаждался этой войной! А Шеймус устал. Они ушли из дома 23 апреля. Сегодня было 28 апреля, а казалось – они воюют уже месяц. Шеймус мечтал о мгновении, когда он услышит песню Баньши. Перед смертью каждый умирающий за Ирландию видит призрак рыжеволосой женщины, рыдающей кровавыми слезами, и слышит ее горестные вопли и ее песню – песню плакальщицы. Главное – умереть с достоинством. И чтобы было не очень больно.
Англичане отступили, чтобы унести своих раненых.
Повстанцы своих унести не могли. Их спрятали в самом удобном и закрытом месте, но Шеймус даже отсюда слышал, как ритмично стонет Габриэл О’Флаэрти.
…Со стороны казалось, что Шеймус безупречно хладнокровен.
Старшие мужчины восхищались: вот ведь эти мальчишки – всего-то по семнадцать лет им, но в драке лихие, безбашенные, а во время передышки – одни убежали поискать брошенное англичанами оружие… И даже Шеймус, которого они все считали изнеженным хлюпиком, устроился у стены, грызет сухарик и читает что-то в своей нарядной книжечке, а на коленях лежит револьвер… Но когда снова придется стрелять – встанет у бойницы и будет стрелять.
Им, мальчишкам, предложили уже один раз разойтись по домам.
Они отказались. Все.
– Смотрите, парни, что мы нашли! – судя по голосу, Себастьян был безмерно счастлив, и Шеймус на мгновение подумал, что, быть может, они нашли выход из создавшегося положения. Но конечно же, нет.
Они нашли пулемет.
Себастьян Моран и Патрик Доналл тащили пулемет, за ними Брендан О’Брайан и Шеннон Клери – ящик с лентами к нему.
Действительно, хорошая штука. Англичане берегли пулеметы. Старались или не бросать, или сломать, а этот – целенький.
Все повстанцы сбежались посмотреть на драгоценную добычу, радовались, планировали следующий бой, когда они преподнесут англичанам хорошенький сюрприз.
Шеймус спрятал книгу в карман и тоже подошел ближе. Но он смотрел не на пулемет – он смотрел на Себастьяна. Солнечный свет лился через выбитое окно, и светлые волосы Себастьяна напоминали серебряный шлем, и всей своей статью, осанкой, силой, чеканным профилем, – всем своим существом Себастьян Моран напоминал рыцаря с церковного витража. Рыцаря-победителя: так сиял он улыбкой, так лучился взглядом. Полоса сажи на щеке, куртка порвана на плече, кепку потерял… «И кажется великолепной тьма, когда в нее ты входишь светлой тенью».
Самое страшное – если Себастьян умрет раньше. Увидеть его смерть.
Господи, сделай так, чтобы я умер прежде, чем он.
Господи, сделай так, чтобы он погиб, как герой, и не страдал перед смертью…
– Шеймус, как тебе игрушечка? – спросил Себастьян.
В ответ – улыбка. Счастливый взгляд.
«Тебе бы актером быть, сынок, да не мужская это работа», – всегда говорила Шеймусу мама. Она одна всегда угадывала, если он притворялся. Она одна – больше никто.
– Здорово, Себ. Так повезло, что впору подумать, что нам его подкинули фейри. Меня, конечно же, не пустят из него пострелять?
– О, Шеймус, ты опять со своими фейри! – закатил глаза Шон Мерфи, их командир. – И конечно, тебя не пустят. Ты и не умеешь. Кто у нас вообще умеет? Шон О’Лири?
– Они не могли его подкинуть, он же из металла, – добавил Шон О’Лири.
– Некоторые фейри умеют работать с металлом, – пробормотал Шеймус, но тихо, так, чтобы не начинать спор о фейри и не быть осмеянным.
В 1916 году в Дублине еще верили в колдовство. Во всяком случае, все женщины, работавшие в прачечной миссис Мориарти, были уверены, что хозяйка – самая настоящая ведьма. Шеймус наслушался разговоров об этом. А также о том, что никакая она не миссис, ибо замужем-то и не была, нет доказательств, что была, а мальчонка нагулянный, и непонятно, откуда у нее деньги… Он много чего наслушался о матери и о себе, но открыто обижать их не рисковали: потому что в колдовство верили и боялись, что ведьма их проклянет. А в фейри больше не верили. И очень зря.
Шеймус тоже не верил: он просто знал, что они существуют.
Потому что его отец…
Впрочем, об этом опасно было даже думать. Ведь даже мыслями можно позвать… их.
Шеймус покосился на то место, где он отдыхал, читая Шекспира. Ну конечно: там, где опиралась об пол его правая рука, уже выросла красная свечка наперстянки. Еще два часа назад наперстянки там не было. Даже странно, что никто не замечает, как во всех домах, которые они захватывали, во всех развалинах, среди которых они сражались, везде, где Шеймус хоть ненадолго задержался за время восстания, везде, где он расплескивал свои эмоции, бурно цвела наперстянка.
– Англичане идут! – крикнул Кевин Макгоуэн, взобравшийся на потолочную балку, чтобы наблюдать за окрестностями. По стенам он карабкался с удивительной легкостью, всегда точно угадывая, о какой кирпич и скобу можно опереться. – Большой отряд, два пулемета и… у них пушка, парни.
Кевин полез по стене вниз.
Остальные принялись спорить, где удобнее всего укрепить пулемет.
Себастьян какое-то время спорил и орал вместе со всеми, но потом – словно спиной почувствовав взгляд Шеймуса, – перенес, наконец, внимание с пулемета на друга.
Подошел.
– Здорово, Шем! Теперь мы сможем дольше продержаться! У нас куча патронов! Они не возьмут нас легко! О черт... Как же мне хочется из него пострелять...
– Я бы тоже хотел, чтобы ты пострелял из него. Маленькие удовольствия... У нас их тут немного.
– Вряд ли мне дадут, – с сожалением сказал Себастьян, – желающих много найдется. Но мы хотя бы посмотрим. На то, как они будут падать как подкошенные. И они снова отступят! – добавил он со злобной радостью. – И снова будут думать, как нас выкурить отсюда. Они-то не хотят умирать – боятся. И они не знают, сколько у нас патронов. Не так уж много, на самом деле. Но они не знают.
Себастьян мрачно усмехнулся.
– Они нас боятся, Шем! Они нас до усрачки боятся!
– Я знаю, – Шеймус улыбнулся.
Сейчас – улыбнулся искренне. Это единственное, что доставляло ему настоящую радость: страх англичан. Он чувствовал его на расстоянии. Он пил этот страх. Этот страх делал его сильным и счастливым, словно вливал в его тело иную, здоровую кровь, этот страх позволял подолгу держать в руке тяжелый револьвер и не уставать. Не чувствовать голода и жажды. Когда англичане отходили вместе со своим страхом – Шеймус лишался сил.
Англичане подходили, и их страх тонкими струйками тек сквозь выбитые окна к наперстянке Шеймуса и к нему самому. Наперстянка тоже пила страх, но ей было нужно немного. Шеймусу – больше. Но страха было столько, что он нашел в себе силы выпрямить спину, и перестало болеть плечо, на которое давил ремень сумки с патронами.

2.
Первый выстрел со стороны англичан показался ужасно громким. А потом началась канонада – и выстрелы воспринимались уже привычным шумовым фоном, пока не ударила пушка…
Кусок стены просто провалился внутрь дома.
Шеймус и Себастьян стояли по сторонам у оконного проема и стреляли. Когда часть стены рухнула – пусть далеко от них, как раз там, где стояли Макгоуэны, отец и сын, – они присели, прикрыв головы оружием, одинаковый бессознательный жест в попытке уберечься.
– Ух, это уже серьезно, – ухмыльнулся Себастьян. – Но мы не отступим. Мы им еще покажем…
Шеймус не знал, что сказать в ответ. Не хотелось каркать, как кладбищенский ворон: «Это конец, вот это уже точно конец!»
Еще раз ухнула пушка. Они едва успели подняться – и снова упали на пол.
Рука Себастьяна была так близко – Шеймус потянулся и сжал пальцы на запястье друга. Лучшего друга с детства. С десяти лет – неразлучны. Сильный, красивый, отважный Себастьян. Маленький, хитрый, злой Шеймус. Школа, игры в пиратов и разбойников, тайны, первые влюбленности… Влюбленности Себастьяна, для Шеймуса вопрос любви был решен раз и навсегда, когда он впервые прочел сонеты Шекспира и понял, просто понял для себя…
«Я сравнивал с тобою день погожий и смуглой ночи посылал привет, сказав, что звезды на тебя похожи. Но все трудней мой следующий день, и все темней грядущей ночи тень…»
Себастьян, с которым они вместе устроили четыре покушения. Успешных. Они выглядели почти детьми. Особенно Шеймус. Никто не верил, что такие дети могут стрелять… Их жертвы уж точно не верили. И поплатились. А как они с Себастьяном хохотали, когда удирали – дворами, подворотнями, переулками!
Себастьян, с которым они встретились утром 23 апреля у водокачки, в том же месте где всегда встречались, когда отправлялись погулять, но на этот раз – встретились, чтобы идти к повстанцам. Идти умирать.
Себастьян.
– Шем, вставай, вставай, – прошептал Себастьян.
И Шеймус встал. Он сделал три выстрела в окно, куда-то туда, в направлении, откуда тек к нему страх. А потом застрекотал пулемет, и Шеймуса словно кувалдой ударили в живот. Его развернуло и швырнуло на середину комнаты. Мгновение он лежал, оглушенный, пытаясь снова научиться дышать. Потом повернулся на бок, прижал ладонь к животу… Кровь. Такая горячая. Его кровь. И вытекло уже много. Там, где он лежал, образовалась кровавая лужа.
Кровь так чудесно пахнет, даже своя…
Вот все и кончилось. Только умирать он будет долго и больно. Если, конечно, не подставится под пулю. Застонав, Шеймус поднялся на колени. Встать не смог, но подобрал револьвер и подполз к окну.
Себастьян продолжал стрелять, но повернул к нему лицо и посмотрел – глаза как плошки, как у испуганного ребенка. Кажется, Моран в первый раз за эти дни испугался. Не за себя – за Шеймуса.
Это было приятно.
Шеймус улыбнулся и почувствовал, что рот наполняется горячей соленой жидкостью с привкусом металла. Он сглотнул кровь, но ее было слишком много, и она потекла между губ, по подбородку.
– Шем… Господи милосердный…
Себастьян опустил револьвер, пригнулся, скользнул по полу и оказался рядом с Шеймусом. Посмотрел на его живот. Кровь пропитала рубашку и жилет, и брюки до колен. Словно не веря своим глазам, Себастьян прикоснулся левой рукой – в правой он сжимал револьвер – к набухшей от крови ткани возле того места, где ее прорвала пуля.
– Это… Это плохо, – хрипло сказал он.
– Себ, это смертельно. Только умирать буду жутко, как Гленн. Не хочу, – Шеймус закашлялся.
Почему кровь течет изо рта, хотя пуля у него в кишках? Или чуть выше… Интересно, что там, ниже ребер, справа? Вот зря не интересовался анатомией. Впрочем, все равно.
– Себ, хочу умереть в бою. Подсади меня на окно. Буду стрелять, сколько могу, – попросил Шемус.
У Себастьяна затряслись губы. Неужели заплачет? Нет. Справился. Прикусил губу.
– Да. Сейчас. И я буду рядом. До конца.
– Спасибо, Себ.
Себастьян подхватил его под спину, начал поднимать, и тут им снова пришлось упасть – рухнула еще часть стены, пол содрогнулся. Шеймус заскулил от боли. Кричать не было сил. Он лежал в объятиях Себастьяна, но чувствовал только запредельную боль, и в ушах так звенело, что он не сразу понял – их пулемет больше не строчит.
– Ребята, отходим, отходим! В соседнее здание! – раздался где-то в дыму, но совсем рядом голос Шона Мерфи. – Ребята?
Мерфи подошел к ним – весь в кирпичной крошке, в одной руке маузер, в другой – сумка с гранатами. Себастьян сел, приподнимая Шеймуса за плечи.
– О Боже, Шеймус, тебя… Так, мы тебя унесем.
– Нет смысла. Затруднит передвижение, – даже говорить было больно. – Я все равно умру. Лучше здесь и побыстрее. Может, я даже пользу принесу. Задержу их.
– Я тоже останусь, – поспешно сказал Себастьян.
– Моран, ты спятил. Мориарти не жилец, и он прав… Трудное решение, но правильное, мужское, – быстро заговорил Мерфи. – А ты, Моран, пойдешь с нами. Не дури.
– Я останусь, – лицо Себастьяна словно окаменело. – Я прикрою. Мы вместе… Вместе.
– О черт, о Господи, – Мерфи замотал головой и хотел что-то сказать, видимо, убедительное, но новый выстрел пушки заставил его подпрыгнуть, он опасливо взглянул на сумку с гранатами в своей руке. – Да хранит вас Господь, ребята. Да примет он вас в обители своей. Вы герои. И… скоро встретимся. Скоро. Прощайте.
– Прощайте, мистер Мерфи, – сказал Себастьян.
Шеймус тоже хотел попрощаться, но вместо слов выплюнул порцию крови.
Мерфи ушел обратно в дым. Оттуда послышались взволнованные голоса, но никто за ними не попытался вернуться. Пушка англичан продолжала равномерно побрехивать. Дом рушился.
– Шем, давай-ка я тебя к стене прислоню. Тебе не удержаться на окне, – Себастьян как мог нежно перетащил друга, но Шеймус все равно едва не потерял сознание от боли, выжигавшей ему нутро.
В кровавом тумане перед его глазами покачивались высокие, высокие цветы наперстянки… Она проросла из его крови. Из той лужицы крови, которая вылилась, когда он упал раненый.
– Себ, я тебе никогда не говорил, – прошептал Шеймус. – Себ, я не… Не совсем человек… И то, что говорили про маму…
Он шептал слишком тихо, а стреляли слишком громко. Себастьян не услышал его.
И тогда Шеймус решился сказать то, что Себастьяну не следовало слышать, но хотелось сказать давно, очень давно:
– Себ, я люблю тебя.
Себастьян не услышал. Не услышал. Он встал в оконном проеме и стрелял в англичан, пока не кончились патроны. Потом присел, принялся заряжать свой револьвер, но за это время они подошли ближе.
То, что произойдет в следующий миг, Шеймус мог предсказать за секунду – если бы мог шевельнуть губами – но он не мог – он не успел бы – ибо это было неминуемо… Рядом с Себастьяном появилась рыжеволосая женщина в белом платье. Кровавые слезы текли по ее лицу, и она стонала, она пела, но слов ее песни Шеймус разобрать не мог, а потом она протянула руку к Себастьяну и закричала громко и горестно.
Себастьян не видел Баньши. Он выпрямился, вскинул револьвер в сторону окна, но не успел сделать ни единого выстрела: судорожно задергался – и упал.
Он лежал на закопченном полу, запрокинув светловолосую голову, глядя широко раскрытыми глазами куда-то вверх, на перекрещенные обгорелые балки. Ему в грудь попали три пули: словно алые цветы расцвели на его рубашке.
Шеймус зажмурился.
Самое страшное – увидеть его смерть…
Но он хотя бы не мучился. И умер героем. Спасибо, Господи, хотя бы за это.
Баньши рыдала и пела. И голос ее был нежен, как самая сладкая колыбельная… Шеймус хотел уснуть под этот голос, уйти из мира, где больше нет Себастьяна и нет ничего…
Но песня оборвалась.
Англичане вошли в дом.
– Этот мертв! И этот мертв! И этот… Боже, совсем мальчишка. И второй…
Шеймус открыл глаза. Пусть видят, что он живой, и добьют. Догнать Себастьяна, он еще не далеко ушел туда, куда уходят души. Хотя, возможно, у Шеймуса и вовсе нет никакой души. Он же не человек. Ну, тогда – просто быстрее. Больше не терпеть боль. Невыносимую боль от утраты, приглушавшую даже боль в развороченных внутренностях.
– А этот жив, – прокричал английский солдат, направляя на Шеймуса винтовку.
И еще несколько винтовок…
Ну же. Стреляйте.
Они боялись! Они все еще боялись! И аромат их страха был так восхитителен, что Шеймус Мориарти улыбнулся своим окровавленным ртом.
– Чертовы фанатики, – буркнул один из солдат. – Может, пристрелить его?
– Ты спятил, Сэмми? Совсем же ребенок. Пусть в госпитале умрет, а мараться я лично не буду.
Это было неправильное решение, но изменить его Шеймус Мориарти никак не мог. У него не было сил. Он чувствовал пулю, засевшую у него внутри. И невыносимое жжение.
Некоторые виды фейри обладают властью над холодным железом, но будучи раненными им, мучаются несказанно.
Англичане приволокли носилки и переложили Шеймуса на них. И унесли, разлучая с Себастьяном. Он только смог повернуть голову, чтобы в последний раз взглянуть на друга. Запрокинутое вверх бледное лицо, широко открытые светлые глаза, рассыпавшиеся нимбом волосы… Револьвер, все еще зажатый в руке. Один из англичан склонился, чтобы отобрать оружие у мертвого Себастьяна Морана.
Когда Шеймуса вынесли из здания, он отключился.

3.

Он пришел в себя в чистой больничной палате. Почему-то это была палата на одного. Почему-то при нем были сиделка – в кресле у окна – и английский солдат с винтовкой – на стуле у двери.
Это было странно, но это не имело значения, потому что Шеймус вспомнил, что Себастьян мертв.
Машинально он положил руку на живот. Пижама, слой бинтов… Надавил. Не больно. Будто зажило. Не могло зажить. С такими ранами не живут.
Сиделка заметила, что он пришел в себя. Бросилась к нему. Не позволила трогать бинты. Дала попить. Он умирал от жажды. При ранениях в живот пить нельзя, а она дала ему воды – сколько угодно.
Потом пришел врач. Бинты сняли. Шеймус с удивлением обнаружил розовый, зарубцевавшийся шрам. Небольшой.
Врач покачал головой. Сиделка нервно сглотнула.
– Сколько я здесь? – спросил Шеймус.
– Сутки с момента вашего ранения, – ответил врач, глядя на Шеймуса, как на неизвестное науке животное.
– Этого не может быть, – прошептал Шеймус.
– Я тоже так считал до сегодняшнего момента. Вас даже не собирались оперировать. Вы были почти мертвы. Хирург решил на вашем примере показать молодому коллеге, как извлекать пулю из печени. И как только ее извлекли, ваши раны начали затягиваться, а состояние стабилизировалось. Скажите, раньше с вами случалось что-нибудь необычное?
«Всю жизнь со мной случается что-нибудь необычное», – подумал Шеймус и отрицательно покачал головой.
– Не припомню. Скажите, я могу увидеться с моей матерью?
Врач быстро оглянулся на полуоткрытую дверь.
Кто-то там стоял и следил за ними. Кто-то высокий, худой. Шеймус разглядел немного – кажется, хороший костюм, гражданский, не военный, бледное острое лицо, рыжеватые волосы… Наблюдатель прятался в тени. Но отрицательно покачал головой.
Шеймус не стал настаивать. Вот еще – просить их.
Он, в общем-то, не верил, что мама знает способы поднять Себастьяна из мертвых. Она ведьма, конечно, но она сама всегда говорила, что она – слабенькая ведьма. Отец… Отец мог бы. Но он всегда приходит сам. И случается это не часто. Бессмысленно его звать. Он просто придет или не придет.
И скорее всего, не придет.

4.

Еще через день Шеймус Мориарти был достаточно здоров для того, чтобы ему позволили встать и выдали одежду. Его одежду, но не ту, в которой он воевал и был ранен, а новую, свежую, чистую. Принесенную из дома. Значит, они виделись с мамой, и мама уже знает…
Его отвели под конвоем в маленькую комнату. Два стула, разделяющий их стол. Единственное окошко – под потолком и забрано решеткой.
Шеймусу пришлось подождать. Но он как-то странно ощущал время. Словно времени не было. Он все время возвращался к моменту смерти Себастьяна. Перед его глазами беспрерывно прокручивалась одна и та же сцена: Себастьян встает – поднимает руку с револьвером – вздрагивает – падает, запрокинув голову… И снова, и снова.
Шеймус даже пропустил момент, когда в комнату вошли двое.
Один – пожилой англиканский священник. Именно он сел на стул напротив Мориарти.
Но Шеймуса заинтересовал второй. Тот, который прислонился к стене позади священника, скрестив руки на груди. Высокий, худой, хороший костюм, бледное костистое лицо, рыжеватые волосы – тот самый, который смотрел на него в приоткрытую дверь палаты. Теперь были видны другие детали: молодость – лет двадцать пять, а то и меньше, – узкие аристократические кисти рук, очень бледная кожа, типично английские черты лица, длинный надменный нос, пронзительный взгляд, и черные тени возле глаз – явно давно не спал или просто до предела вымотан.
Странно. Он не должен так уж уставать. Разве что не спал целый месяц.
Потому что – о, Шеймус это видел! – перед ним стоял не человек. Чуть более тонкие и хрупкие кости, чем у людей, особенно лицевые. Специфический разрез глаз. Ровные зубы, слабо выражены клыки, почти не отличаются от резцов, – у чистокровных вовсе нет клыков, это наследие смертного предка. Легкое свечение кожи, и глаза тоже чуть-чуть светятся: гламор ослаблен усталостью, переизбытком железа и страданиями вокруг, они же не любят этого… Сидхэ. Сидхэ, высшие лорды фейри. И их полукровки тоже не любят железо и страдание. Обычно они красавчики, ну, а этот нехорош собой – отличная маскировка, скорее всего, сам себе лепил лицо, некоторые доводят гламор до такого вот совершенства. Но сейчас он рядом с источником магии фейри, ведь каждый полукровка – источник магии фейри, и Шеймус Мориарти – тоже. А значит – гламор слабеет, собственная магия рвется наружу, вот-вот линии лица «потекут», открывая присущую им от природы красоту.
Шеймус усмехнулся. В ответ на его усмешку полусидхэ сконцентрировался – и притушил свечение. Полный самоконтроль. Удивительно. Наверное, его учили. Шеймуса вот не учили почти ничему… Только отличать других полукровок. Особенно тех, кто из рода сидхэ.
«Берегись их, они могут зачаровать любого и даже тебя, они могут подчинить тебя по праву власти над родом твоего отца и заставить служить себе», – так говорила мама.
Ужасно хотелось ощутить в руке тяжесть револьвера – и выстрелить в лоб этому надменному ублюдку. Каким наслаждением стал бы выстрел… Но единственным оружием Шеймуса было молчание. Не вступать в переговоры с врагом.
– Здравствуйте, мистер Мориарти. Я – преподобный Джон Донахью, – заговорил священник. – Я нахожусь здесь по воле Его Величества короля Георга Пятого. В Лондоне существует ведомство, занимающееся такими… людьми, как вы. Мы разыскиваем, следим и по мере возможности стараемся привлекать на службу Короне. Мы еще не знаем, каковы именно ваши способности, но не сомневаемся – они уникальны. Как и в каждом отдельно взятом подобном случае.
Шеймус молчал. Забавно, как этот преподобный говорит «мы» – получается почти что «мы с королем». Но ответить ему было нечего. Какая, к черту, служба Короне?
– Надеюсь, что мне удастся вас убедить. Вы еще очень молоды. Ваша жизнь может быть длительной и интересной. Вам же известно, кто вы? Вам известно… Вы знаете, как долго вы можете прожить. Возможно, вам кажется, что служба Короне – измена вашим идеалам. Я не скажу, что это глупо, мистер Мориарти, хотя считаю именно так. Я скажу другое: мир меняется, может, изменится и ситуация с Ирландией, но вас уже не будет, чтобы увидеть это и чтобы послужить вашей собственной стране. Джеймс Мориарти, вас не отправят в тюрьму или на каторгу, как других бунтовщиков, вас казнят, невзирая на ваш юный возраст и невеликие заслуги перед Ирландией, – преподобный плотоядно улыбнулся. – Вас уничтожат, потому что нам известно: существа, подобные вам, очень опасны, если не скреплены клятвой верности. Только Слово может управлять вами. Если вы не дадите это Слово – сегодня и сейчас – завтра на рассвете вас выведут во двор тюрьмы и расстреляют.
Шеймус посмотрел мимо священника – на долговязого рыжего полусидхэ. Похоже, тот испытывал сильнейший дискомфорт из-за происходящего, но хорошо держал свой гламор и свою невзрачную маску. Лицо у него было отрешенное. Каменное. Почти как у Себастьяна в тот момент, когда он сказал: «Я останусь».
Себастьян…
Преподобный говорил еще что-то. Он, в общем, долго говорил, но Шеймус его уже не слушал.
Потом он ушел – и вслед за ним его ручной полусидхэ.
Пока Шеймуса вели – уже не в тюремную больницу, а в камеру, – он думал о том, что интересно было бы посмотреть, как этого рыжего связывали Словом. И как его корежило прежде, чем он принял решение сдаться. И на что его купили. Или – чем запугали. И много у них на службе – вот таких? И чем они занимаются? Преподобный ничего внятного, вроде, не сказал, или это было в той части речи, которую Шеймус прослушал.
На рассвете его расстреляют.
Себастьян, надеюсь, ты не ушел далеко. Еще не минуло и трех дней. Ты еще витаешь где-то здесь… Подожди меня. Даже если у меня нет души – приходи завтра на рассвете во двор тюрьмы. Наше первое и последнее свидание с тех пор, как я тебе сказал, что люблю, а ты не услышал. Возможно, растворяясь в воздухе, в котором еще не отгремело эхо выстрелов, то, что останется от меня, как-то коснется твоей души.

5.

Когда английский солдат отпер его камеру и жестом указал на выход, Шеймус подумал – вот и все, за ним пришли, его уводят на расстрел. Удивился только: за окном было совсем темно. Еще не рассвет, едва ли полночь миновала.
И почему к нему не пригласили священника? Может, потому, что он – не человек? Но вряд ли об этом знают многие. К тому же он носил крест, ходил в церковь и любил торжественную красоту всех этих обрядов. Он хотел бы, чтобы перед смертью его кто-то утешил. Поговорить с кем-то о Себастьяне и, может, – о бессмертии души. Спросить… Но священника не было.
И Шеймус шагнул в слабо освященный коридор с решимостью хотя бы умереть достойно.
Как они это делают? Завяжут глаза. Это обязательно. Отказаться не позволяют. Приколют на грудь белый листок мишени, чтобы стреляли точнее. А потом, когда он упадет, к нему подойдет офицер и добьет выстрелом в голову.
Не интересно.
Интересно то, что будет потом…
Или не будет…
Но почему его сопровождает один лишь солдат?
И почему у этого солдата такой странный взгляд, словно он… спит? И ходит во сне?
Сердце Шеймуса забилось в тревожной надежде. Но он запретил себе даже думать о том, что может спастись. Самое обидное: понадеяться, а потом обмануться.
Однако солдат провел его через пустые коридоры, потом – через комнату охраны, где все спали, и вывел за ворота тюрьмы…
Где Шеймуса ждала мама.
– Идем, быстрее! Пока они не проснулись!
– Мама, как ты это сделала?
– Это не я. Это твой отец. Я воззвала к нему твоей кровью. Он не мог не прийти. Самое страшное для фейри – предать свою кровь.
– Он их усыпил?
– Навел морок. И теперь им снятся кошмары! Взгляни туда, наверх!
Проследив, куда указывает мать, Шеймус увидел сидящую на краю крыши… Тварь. Иначе не скажешь. Бледное костлявое существо с горящими желтыми глазами и широко распахнутыми перепончатыми черными крыльями. Его отец… Слуа.
Слуа. Их называют «воинством мертвецов». Люди теперь считают, что слуа – души проклятых. На самом деле слуа – одна из самых жутких разновидностей фейри. Они составляли Дикую Охоту испокон веков. Прежде, чем к ней присоединились охотники из числа сидхэ и смертных – великие воины, свирепые и кровожадные, получившие бессмертие в Дикой Охоте. И это неправда, будто слуа принимают к себе убийц, предателей и клятвопреступников. Слуа на них охотятся, загоняют, как дичь, терзают их ужасом, а иногда, увлекаясь, захватывают в своей неистовой небесной скачке и невинных.
Крылатые слуа, чья магия – наведение ужаса, чья пища – человеческий страх.
Всегда считалось, что разум смертного не может выдержать простого столкновения со слуа лицом к лицу.
Но Бриджет Мориарти, мать Шеймуса, не была похожа на безумицу. Возможно, потому, что она была ведьмой и ученицей ведьмы и с отроческих лет ждала, когда Сатана явится, чтобы овладеть ею. Явился не Сатана, а слуа, но внешне они не так уж отличались, и страха он у Бриджет не вызывал. Никакого страха: только восхищение и любовь.
И для него, привыкшего к страху смертных дев, которых он брал силой, эта любовь стала чем-то столь удивительным, что он ответил взаимностью, длящейся по сей день. Он сделал Бриджет богатой и свободной. Он до сих пор посещал ее восемь раз в год, на каждом повороте колеса, на каждый языческий праздник, и Бриджет для этого уезжала в свою родную деревню, где к ней относились с боязливым почтением, и уходила в лес, и брала с собой Шеймуса… И он видел, как веселятся фейри – во всем их многообразии, прекрасные и ужасные, крохотные и огромные. Только сидхэ он не видел никогда, они не веселились с низшими фейри и со смертными колдунами. Но их полукровок он все же научился узнавать.
Восемь раз в году Шеймус Мориарти смотрел в желтые светящиеся глаза отца – без страха. Он родился уже без страха перед слуа. Он родился с умением питаться чужим страхом.
Шеймус понимал, что у отца он, слабый отпрыск-полукровка, вряд ли вызывает какие-либо чувства, кроме недоумения… Ну, еще – чувство долга, или как там это называется у фейри. Нельзя предать свою кровь. И то ведь часто предают, когда оставляют своих женщин, беременных полукровками, когда подбрасывают своих детей-подменышей в семьи смертных. Но, видимо, это не считается предательством. Предательство – это если тебя попросили спасти сына, а ты отказал…

6.

Бриджет и Шеймус бежали по улицам разрушенного города. Полно военных, полно патрулей – и никто их не остановил. Никто их даже не увидел.
Обнять сына Бриджет решилась только дома:
– Маленький мой… Мальчик… Я думала, что потеряла тебя…
– Мама, Себастьян погиб.
– Я знаю, дорогой. Знаю. Их всех уже похоронили. Не дали похоронить по-человечески, попрощаться, хотя священник все же прочитал заупокойную…
– Мама, я хочу его вернуть.
– Что?! Что ты говоришь?!! Никого нельзя вернуть…
– Ты ведьма. Ты не можешь?
– Если бы я могла, я бы вернула мою маму… И брата… Если бы я могла, я бы не оплакивала тебя!
– А отец? Он может?
Бриджет замолчала, отпрянув.
А потом опустилась перед Шеймусом на колени.
– Умоляю тебя. Заклинаю. Не проси его об этом.
– Почему, мама?
– Потому что он потребует платы…
– Я отдам что угодно.
– Этого-то я и боюсь! Этого-то я и не хочу! Шеймус! Прошу тебя! Мы уедем, мы найдем новое место, мы снова будем жить спокойно и счастливо, и ты когда-нибудь сможешь пережить это горе, и ты встретишь нового…
– Нового кого? Друга? – холодно спросил Шеймус.
– Любовь. Он же для тебя – любовь. Думаешь, я не вижу? – Бриджет поднялась с колен и отошла к окну.
– Мама, прости меня…
– Не прощу. Я тебя потеряю. Ты отнимаешь себя у меня.
– Мама… Ты простишь. Ты же мама. А я сделаю все, чтобы вернуть его.
– Тогда спеши, пока твой отец еще здесь… И, возможно, он убьет тебя. Или тебя убьют те, кого он призовет, чтобы помочь тебе поднять мертвого.
Шеймус кивнул и начал подниматься на чердак.
Оттуда – на крышу.
Запрокинул голову к черному небу и произнес на языке, которого не знали смертные, древнюю формулу вызова.
«Отец мой, кровью твоей в теле моем – взываю!»
Взмах огромных крыльев, ледяной ветер на лице, и – бледная костлявая фигура зависла перед Шеймусом в воздухе.
– Я освободил тебя из заточения. Чего ты хочешь теперь?
– Тот, кого я люблю превыше жизни, мертв. Ты – слуа. Тебе подвластна магия смерти. Верни мне его. Я заплачу. Отдам все, что ты хочешь.
Похоже, последняя фраза заинтересовала слуа.
Почему фейри так любят получать плату со смертных? Потому что это позволяет им играть? Играть сколько угодно, в любые, самые изощренные свои игры? Обещая плату, ты всего лишь обещаешь поиграть, но игра может оказаться жуткой, более жуткой, чем ты можешь вынести…
Но есть ли что-то более жуткое, чем вечная разлука с Себастьяном?
Что бы ни придумал слуа в качестве платы – это будет легче и проще.
– Я не смогу сделать это один. Я властен лишь над частью мертвого… А живое слишком сложно, и сложнее всего – песнь бытия… Я призову сильнейшую. Но она тоже потребует свою плату. Готов ли ты ей заплатить?
– Да. Если плата одному из вас не исключает плату другому.
Слуа рассмеялся. Раздвинулись черные губы, обнажая ряд острых иглообразных зубов, чуть загнутых внутрь, как у глубоководной рыбы.
– Мой разумный сын. Да, мы договоримся между собой так, чтобы ты мог заплатить всем, и ничьи интересы не были ущемлены. Ты не боишься полета?
– Нет. Я мечтал, что однажды ты возьмешь меня с собой на Охоту…
– Возьму. Ты изменился. Теперь ты сможешь…
Подул ветер – свежий, остро пахнущий озоном. В темном небе на западе сверкнула молния, пророкотал гром, ветер стал резче. Ветер дул с запада. Слуа всегда приходили с запада. Если в доме умирал человек, окна на запад старались закрыть, чтобы слуа не похитили невинную душу.
Гроза надвигалась стремительно, и Шеймус почувствовал, как вся кровь в нем вскипела от бешеной, иррациональной, всепоглощающей радости. Больше не было горя, сомнений, боли, все смыло порывом свежего ветра, все разрезало росчерками молний, все заглушило раскатами грома…
Гроза надвигалась, и он, Шеймус Мориарти, фейри-полукровка, сын ведьмы и слуа, видел то, что сокрыто от глаз простых смертных. Это не темные тучи клубились в небе, а бились тысячи черных крыльев… Слуа летели, а чуть ниже летело воинство Дикой Охоты: от величественных сидхэ до смертных, одержимых этой вечной упоительной погоней, и мертвецов, навсегда ставших пленниками Охоты. Бледные кони и костлявые остовы коней, всадники в нарядах всех эпох, черные гладкие собаки с чудовищными челюстями, гончие Дикой Охоты, которых смертные называли Гончими Гавриила, считая, что они подчиняются архангелу… Шеймус точно не знал, в каких отношениях фейри находятся с тем, иным потусторонним, где ангелы и демоны, и мечтал когда-нибудь разобраться, потому что мать не могла ответить на этот вопрос, а отец – не желал. Ангелы и демоны пугали Шеймуса, особенно ангелы, это было что-то совсем непознаваемое и чужое. Но если бы Дикую Охоту и правда возглавил сам Гавриил – Шеймус все равно помчался бы за ним следом. Он чувствовал Охоту всем своим существом. Охота звала его. И ему было все равно, кто во главе: Король слуа в короне из костей – или грозный архангел.
К счастью, вел охоту все же Король слуа.
Шеймус стоял и слышал грохот сотен копыт – кони летели ниже, задевая жестяные листы на крышах, а люди в домах думали, что это дождь и ветер…
Охота приближалась, но Шеймусу казалось – слишком медленно. Он сделал шаг навстречу… Еще шаг…
– Остановись. Ты упадешь. Ты выживешь, но сегодня полететь не сможешь, а совсем скоро твоего друга поднимут разве что смертные колдуны с черного континента, да и то – не в том виде, в каком ты бы хотел его встретить, – послышался насмешливый голос слуа.
Шеймус посмотрел под ноги: он стоял на самом краю…
Смертные колдуны с черного континента? Надо запомнить.
Бледный конь процокал копытами по крыше и остановился рядом с Шеймусом. Вблизи конь выглядел совсем мертвым: шкура на остове, к тому же тронутая тлением, светящаяся, как гнилушка, из пустых глазниц – синеватый огонь… Уздечка и сбруя, седло – некогда богатое убранство, серебряные накладки с золотым тиснением, когда-то на этом коне ездил знатный всадник, а сегодня в седло вскочил семнадцатилетний Шеймус Мориарти, не достававший ногами до стремян. И они полетели… И они полетели!
Как давно он мечтал о Дикой Охоте! Как манила его каждая гроза! Как часто в грозу он льнул к окну или вылезал на крышу, промокал до нитки, глядя в небо, глядя – на них! Протягивал к ним руки – но никогда они не брали его с собой, они проносились над ним, как над обычным смертным…
Отец летел над Шеймусом – мерно и тяжело всплескивали в воздухе черные крылья.
Почему сегодня? Неужели надо было пережить смерть самого любимого, почувствовать вкус собственной смерти, чтобы стать достойным Дикой Охоты?
Хотелось забыть обо всем и мчаться так вечно, вечно, и Шеймус знал: это испытание, первое испытание на его пути к возвращению Себастьяна. Соблазн Дикой Охоты. Ведь этот восторг может длиться вечно…
Нет.
Себастьян…
Шеймус почувствовал, что руки у него замерзли, а одежда на нем промокла. Восторга больше не было. Осталось только напряжение скачки. И – цель…
Они с отцом оторвались от охоты и начали спускаться в кладбищу.

7.

За пару метров до земли бледный конь просто растворился, обратившись в ледяной туман, и Шеймус упал на груду мокрой, свежеразвороченной земли, ткнулся в нее лицом… Когда он поднялся, вытирая с лица грязь, перед ним стояли трое.
Отец, сложив крылья за спиной, напоминал ангела смерти.
Прекрасная женщина в пышных одеждах цвета запекшейся крови – похожа на плакальщицу.
И третья. Самая страшная. Ужасающе прекрасная. Сидхэ. Никаких сомнений – перед Шеймусом стояла одна из сидхэ. Высокая, выше человека. Тонкая, как рапира. Безупречное изящество тела, безупречное совершенство лица с острыми скулами и длинными, чуть раскосыми глазами. На ее лицо можно было любоваться вечно, как на огонь, хотя от этой сидхэ веяло холодом. Смертью. На ней были кожаные доспехи и черный кожаный плащ, похожий на крылья его отца – плащ, сшитый из крыльев слуа? – на ней был шлем, по форме напоминающий череп ворона. У нее были меч и копье, и секира, и правой рукой она опиралась на высокий резной посох, и на этой руке, как на ветке, устроились три живых черных ворона.
– Королева Мэб, – прошептал Шеймус, опускаясь на одно колено.
Конечно, он узнал ее. Зимняя Королева, повелительница Неблагих фейри, некогда носившая имя Морригани и считавшаяся богиней войны.
«То повитуха фей. Она не больше агата, что у олдермена в перстне, – вспомнился Шеймусу нелепый монолог Меркуцио. – Она в упряжке из мельчайших мошек катается у спящих по носам…»
Мэб усмехнулась. Видимо, прочесть его мысли не составило труда. А может, при виде ее каждый вспоминает строчки из «Ромео и Джульетты».
– Он был моим любовником, – низким, чуть хрипловатым, ласкающим голосом произнесла Мэб на таком хорошем английском, словно она закончила Оксфорд. – Великий Бард. Титании достался Томас Рифмач, мне – Уильям Шекспир. И я действительно могу стать крохотной. Он не солгал. Крохотной… Или огромной. Мне многое подвластно. И мертвого поднять. Особенно если он не дожил свое, и его песня оборвалась в самом начале. Я могу поймать отзвук его песни и вплести обратно в музыку мира. Твой отец сказал, что ты готов платить, мальчик.
– Я готов платить.
– Хорошо. Договоримся же. Мне достаточно Слова, которым ты будешь скован, как нерушимыми оковами. Итак, Шеймус Мориарти, говори, что ты хочешь?
Шеймус знал: когда общаешься с фейри, очень важно четко и ясно сформулировать просьбу.
Мало сказать: верните мне Себастьяна. Они его выкопают и бросят к ногам Шеймуса, и за это потом придется всю жизнь платить.
Мало сказать: я хочу, чтобы Себастьян ожил. Они тоже могут что-нибудь придумать, что-то гадкое, вроде как – поднять его живым мертвецом с пустыми глазами.
Они – фейри, и самое приятное для них – играть с людьми. И чем более жестокая и изощренная игра, тем для них интереснее…
Мэб смотрела на Шеймуса, склонив голову на бок, как ворона. Она слушала его мысли и улыбалась. Повернулась к его отцу и произнесла какую-то фразу на незнакомом Шеймусу гортанном наречии. Отец улыбнулся, оскалив свои жуткие зубы. Красивая женщина в одеждах цвета запекшейся крови сделалась еще печальнее.
Что, что сказала Мэб?!
Не думай об этом, думай о своей просьбе, тебе ж за нее платить… Что бы они ни потребовали – отдашь.
– Я хочу, чтобы Себастьян Моран, мой лучший друг, воскрес к жизни так, как если бы вовсе не умирал: цельный телесно и душевно. Чтобы он помнил меня и помнил всю свою жизнь. Чтобы он чувствовал... Чувствовал, как раньше, и все было бы так, как если бы его не убивали. Я хочу, чтобы он жил, как жил бы, если бы всего этого с нами не случилось. Чтобы тень пережитой смерти не терзала его душу, как терзала она душу библейского Лазаря. Я хочу, чтобы мне его вернули – безо всякого подвоха и обмана. За это я готов отдать все, что угодно.
– Ты все предусмотрел, умный мальчик. Но зря ты пообещал «все что угодно», – улыбнулась Мэб. – Я могу шутки ради забрать у тебя твою любовь к Себастьяну. Он вернется в мир живым, а ты ничего к нему не будешь чувствовать. Совсем. И не будешь даже понимать, почему ты пошел на такие жертвы ради него. А жертвы будут, я тебе обещаю.
Шеймус судорожно сглотнул. Надо же. Они и это могут. Нельзя предусмотреть все, когда играешь с фейри. Что ж, да будет так.
– Да будет так. Лишь бы он был жив и счастлив.
– Любовь. Как мне это нравится… И ведь это встречается так редко. И все реже и реже. Люди становятся циничными и слишком умными, чтобы любить безоглядно. Любовь уходит из мира, а в ней ведь столько красоты, тепла и благоухания. Я всегда любила греться у огня любви смертных. Не так сильно, как купаться в их ярости и ненависти, но все же... Знаешь, мальчик, я уже почти готова вернуть тебе его безо всякой платы. Но это будет не по правилам. И все же один подарок я тебе сделаю. Это в моей власти, если на то есть моя воля, – Мэб подошла и погладила Шеймуса по щеке. Пальцы ее были нежнее, чем лепестки подснежников, и холоднее льда. – Итак, условие… Ты поступаешь ко мне на службу ровно на сто лет. И ты будешь играть со смертными так, как играла бы с ними я, если бы все еще жила в этом мире. Злые, жестокие игры, приводящие к страданиям и гибели. Я буду наблюдать, и это меня развлечет в моей скуке. Смертные сами будут приходить к тебе. Я это обеспечу. Каждый, у кого в душе появится пятнышко тьмы или трещинка слабости, и если он при этом услышит о тебе, узнает о тебе или хотя бы как-то приблизится к тебе… Каждый придет к тебе и будет просить о помощи в совершении зла. И ты будешь помогать. Так помогать, чтобы тьма затапливала их, а слабость – их разрушала. У меня есть мой Рыцарь. Зимний Рыцарь. А ты станешь одной из моих гончих. Загонять и разрывать добычу. Ровно на сто лет. Согласен?
– Да, моя королева.
– Разумеется, за работу – пусть даже выполняемую должником – полагается плата. Платить тебе будут по законам вашего мира. И щедро. Ты никогда не будешь бедствовать, обещаю.
– Да, моя королева.
– Твоему отцу от твоих деяний тоже будет прибыль: по праву родства он будет питаться страданиями, которые ты привнесешь в этот мир. Но помни, что ты прежде всего мой должник. Твой отец не мог бы сделать то, что сделаем сегодня мы втроем… вчетвером: я, леди Моргана, слуа и полуслуа. Ибо вернуть душу смертного сможешь лишь ты, полусмертный.
Моргана? Так женщина в темно-красном – Моргана? Сестра короля Артура? Шеймус постарался не пялиться слишком пристально, но не получилось.
– Да. Это она, – подтвердила Мэб. – Она тоже моя должница. И сегодня отработает часть долга. Итак, приступим. Для начала ты, Шеймус, должен достать из могилы своего друга. И отрыть его голыми руками. Это проще, чем тебе кажется. Проще, чем истоптать семь железных башмаков, истереть семь дубовых посохов и изглодать семь каменных хлебов… Но надо успеть до рассвета.
Шеймус не понял, о каких башмаках и посохах идет речь. Он просто опустился на колени и принялся рыть. На могиле не было обозначений, только деревянный крестик, воткнутый в рыхлую землю, но Шеймус знал: фейри не обманули бы его так примитивно, это не интересно для них. Если его привели на эту могилу – значит, здесь похоронен Себастьян.
Он рыл торопливо и упорно. Рыл, несмотря на то, что быстро изранил руки о мелкие камешки и какие-то корешки. Рыл, рыл, рыл, зарывался в землю, как крот. Дождь кончился, но все же рыть мокрую тяжелую землю было невероятно трудно. Но надо было успеть до рассвета, надо было успеть… Когда Шеймус сорвал ноготь указательного пальца о деревянную крышку гроба, он почти возликовал, несмотря на то, что боль была такой пронзительной – едва ли не хуже, чем от пули! Но вот он, гроб, и осталось лишь очистить его от земли.
Как открыть? Никакого ножа у Шеймуса с собой не было, ничего, чем подцепить крышку.
Но доски были прибиты неровно, на гвоздях сэкономили. Шеймус смог оторвать одну доску, потом другую…
Из гроба пахнуло сладковатой вонью разлагающегося тела.
О, мой Себастьян… Бедный мой…
Шеймус принялся еще яростнее отрывать доски.
Было темно, и он не мог разглядеть лица. Он просто подцепил неподатливое тело подмышки и принялся вытаскивать его из гроба. Себастьян всегда был такой высокий и сильный, а теперь – такой тяжелый… Выкопанная земля едва не обрушилась на них, и наверное, Шеймусу вовсе не удалось бы выволочь тело из ямы, если бы Мэб не протянула ему свой посох. Шеймус уцепился за посох – и Мэб одним рывком подняла их обоих наверх. Правда, Шеймус не удержался на ногах и не удержал Себастьяна, и практически упал на него, и – вот теперь, в свете луны, лучившейся с очищенного дождем небосвода, он увидел все изменения… Бледную кожу, ввалившиеся глаза, заострившийся нос, распухшие губы…
Бедный мой Себастьян!
Все это не имеет значения. Они оживят тебя. А нет – так я разделю твою участь. Никто не заставит меня жить после того, как я видел тебя – таким…
«Из этого дворца зловещей ночи я больше не уйду; здесь, здесь останусь, с могильными червями, что отныне – прислужники твои. О, здесь себе найду покой, навеки нерушимый; стряхну я иго несчастливых звезд с моей усталой плоти!»
– Начни же, Охотник, – сказала Мэб.
Слуа подошел к мертвецу. Оттолкнул сына в сторону. Встал на колени, как-то сгорбился, скрючился, распустил крылья, закрывая ими себя – и Себастьяна. Джим не видел, что отец делал с его другом, но когда слуа вновь сложил крылья за спиной – Себастьян изменился. Он больше не выглядел мертвецом. Он выглядел так, будто уснул, разве что не дышал… Все страшные разрушения, причиненные смертью плоти, исчезли.
«Смерть выпила мед твоего дыханья, но красотой твоей не овладела…»
– Продолжи, леди Моргана.
– Вы не предупредили его, – прошелестела красавица, глядя куда-то мимо Шеймуса, словно бы в дальний конец кладбища.
– Не предупредили, – кивнула Мэб. – Он мог бы знать, но он не знает. И это его беда.
– Нет. Вы обещали мне, что играть будете честно.
– Хорошо. Позволяю тебе предупредить.
– Шеймус Мориарти, после того, как ты оживишь своего друга, вы станете с ним неразлучны, вас свяжут теснейшие магические узы, вы войдете друг другу в душу и сердце, в плоть, кровь и кости, вы будете чувствовать боль друг друга и радость друг друга, вы будете связаны… И не думай, что это счастье. Это мука.
«Это счастье, – подумал Шеймус. – И у нас это уже было. Всегда…»
– Я готов, леди, – произнес он вслух.
Моргана достала откуда-то из складок пышного платья две колбы, вполне современные на вид, только в одной из них что-то мерцало и переливалось ледяным огнем, будто кусочек северного сияния заточили, а в другой – бурлило и вспыхивало нечто цвета заката. Склонившись над Себастьяном, она вылила ему в рот сначала северное сияние, потом – закат. И отступила.
Мэб отложила свой посох. Три ворона вспорхнули и расселись по крестам на соседних могилах. Мэб опустилась прямо на рыхлую землю, устроилась так, чтобы голова Себастьяна лежала у нее на коленях, и, сомкнув ладони у него на лбу, запела. И не было ничего прекраснее этой песни, не могло быть ничего прекраснее ни в одном из миров. И пока она пела, казалось, мир затих и восхищенно преклонился перед Зимней Королевой… Шеймус видел, как на свежих могилах, на вывороченной жуткой земле прорастает дерн, поднимаются цветочки наперстянки, хотя сейчас для наперстянки еще совсем не время, но она растет – алая, как кровь, как башмаки фейри.
Когда песня окончилась, несколько мгновений мир восхищенно молчал, и все они – леди Моргана, слуа и полуслуа – так же молчали, завороженные и счастливые.
– Я нашла песню его улетевшей жизни и вернула ему. Осталось последнее: когда первый луч зари коснется его лица – поцелуй его в губы, и он проснется живым. Все как в сказке, мой мальчик, – Мэб ласково провела ладонью по белокурым волосам Себастьяна. – Знаешь, Шеймус, он любит тебя, но не так, как ты. Он никогда не перестанет любить тебя, если только ты не разобьешь ему сердце, но никогда не полюбит так, как нужно тебе. Я прочла это все в его песне. Кстати, я обещала тебе подарок. Ты ведь знаешь, что смертные возлюбленные фейри живут бесконечно долго, сохраняя молодость и красоту, пока фейри их не разлюбят или – пока фейри не погибнет, что случается, к счастью, не часто... Ты знаешь. Но это относится только к возлюбленным чистокровных фейри. Как твоя мать. Знаешь, сколько ей лет на самом деле? Пятьдесят девять. Она выглядит на двадцать девять, а могла бы – на двадцать, но на двадцать неудобно: у нее же есть ты, и ты растешь. Она будет выглядеть молодой еще долго. Пока твой отец не перестанет ее любить. Так вот: я дарю тебе и твоему Себастьяну это благословение, которого обычно удостаиваются лишь чистокровные фейри и их возлюбленные. Твой Себастьян не будет стареть. Он будет жить, пока жив ты и пока ты его любишь.
– Моя королева, – Шеймус упал на колени. Он не мог произнести слова благодарности: нельзя благодарить фейри. Поблагодарил хоть раз – и ты ему уже обязан. А он и так должник Мэб на сто лет.
– Но может случиться так, что когда-нибудь ты полюбишь другого…
– Не может!
– Ты не властен над сердцем, мальчик. А человеческое сердце непостоянно.
– Я не человек.
– Ты больше человек, чем тебе бы хотелось. И если когда-нибудь ты будешь разрываться между Себастьяном и иным избранником своего сердца, и если тебя будет терзать невыносимая мука из-за того, что слабостью своих чувств ты предаешь того, кого любил и с кем связан, – у тебя будет один выход. Смерть. Добровольная смерть. Помни об этом. Только не забудь посвятить ее мне. Свою смерть.
– Хорошо, моя королева, я запомню. Но я никогда не перестану его любить.
Мэб вздохнула и провела пальцами по лицу Себастьяна.
– Он и правда так красив. Но скорее во вкусе Титании. Слишком много огня и жизни было в нем... И будет. Когда ты вернешь тепло. Да, я ведь не предупредила: тебе будет больно. Но ты же не боишься боли, не так ли?
– Не боюсь.
– Что ж, моя работа закончена. Не проспи рассвет, мальчик, – Мэб поднялась, подняла свой посох. – Да, самое главное! Подойди ко мне. Я поставлю на тебя свою метку. Я всегда помечаю своих гончих.
Шеймус подошел.
Мэб подняла левую руку, скрючила пальцы, и только сейчас Шеймус увидел, какие длинные у нее ногти. Длинные и острые, как кинжалы. Она положила ладонь ему на лоб, а ногти воткнула в кожу под волосами. Ему показалось – проткнула череп насквозь ледяными шипами. И это длилось долго, дольше, чем он мог выдержать, но он терпел, пока не подкосились ноги…
Шеймус упал рядом с Себастьяном. Мэб с удовольствием облизала окровавленные пальцы.
– Мало кто сможет заметить мою метку. А я смогу смотреть твоими глазами. Нет, не бойся, я не вселюсь в тебя. Просто иногда буду использовать твой череп, как хрустальный шар! – расхохотавшись, она подпрыгнула, будто расшалившаяся девчонка, и в прыжке превратилась в черного ворона.
Четыре черные птицы взмыли в ночное небо…
Слуа последовал за ними.
Шеймус коснулся ладонью головы – на ладони остался кровавый след. Что ж, на голове раны всегда кровоточат сильно, даже если это совсем легкое повреждение. Ничего, терпеть можно.
Он приподнялся на локте, осмотрелся – куда делась Моргана? Он не слышал шелеста ее платья, она не уходила и не улетала, но… Да, на том месте, где она стояла, тянулась к темному небу свечка наперстянки. Гораздо выше и крупнее, чем обычно бывают эти цветы. Значит, Моргана просто ушла путями фейри.
И они с Себастьяном остались вдвоем.
Шеймус устроился поудобнее, втащил Себастьяна к себе на колени, обнял, прижал: неприятно было видеть, как он лежит прямо на голой земле. И пусть ему пока еще не холодно, все равно… Светлые волосы на затылке запачкались глиной. Шеймус хотел бы их оттереть, но его собственные руки были покрыты коркой из крови и грязи.
Себастьян был мягкий, гибкий, ну совсем как живой, и пахло от него не тленом, а – живым, так, как от него всегда пахло, солнцем и талой водой, и одуванчиками, Шеймусу всегда казалось, что от Себастьяна пахнет одуванчиками... Но он все еще не дышал. Ничего, дыхание к нему вернется.
Все вернется.
И целых сто лет, пока Шеймус будет служить Королеве Мэб, – удивительно, какое легкое и необременительное задание она ему дала, надо потом будет разобраться, в чем же тут подвох? – все это время Себастьян будет рядом с ним. Живой. Молодой. Здоровый. Счастливый – уж об этом-то Шеймус позаботится.
И какая глупость – даже предположить, что Шеймус может полюбить кого-то другого.
В мире не существует больше никого. Никого, кто мог бы сравниться с Себастьяном. Никого, кого Шеймус мог бы полюбить. И пусть Себастьян никогда не полюбит Шеймуса так, как Шеймус любит его… Не страшно. Шеймус и не ждал иного. Лишь бы Себастьян – был. А если еще и будет рядом… За это можно отдать все, что угодно.
Все, что угодно.

8.

Небо стало серым, потом – цвета молочного пара, потом начало розоветь.
Шеймус Мориарти ждал.
И когда первый луч солнца, слабенький, розовый, скользнул по запрокинутому лицу Себастьяна, Шеймус поцеловал его в губы. Сильно, плотно прижался ртом к его рту.
«А вы, мои уста, врата дыханья, – священным поцелуем закрепите союз бессрочный…»
Шеймус почувствовал губами – вздох. И в следующий миг – словно электрический разряд прошиб его тело, растекся по позвоночнику и вырвался из губ, опалив их. Шеймус вскрикнул. Мэб была права: это больно… Зато Себастьян открыл глаза. Серо-голубые, ясные, родные, живые, осмысленные, изумленные. Шеймус почувствовал, как из его собственных глаз хлынули слезы.
– Шем? Ты чего ревешь? Где мы вообще? Где все?
Себастьян резко сел.
– Мы на кладбище?! Шем, как мы тут… Ох, Шем. Твоя рана. Я помню. И бой. Англичане… Как мы тут оказались? И как твоя рана?
– Она зажила. Себ, что ты помнишь последнее?
– Бой… Ты умираешь. Я… Я перезарядил револьвер. Поднялся. Потом...
Себастьян задумался, нахмурился. Прижал ладонь к груди. Посмотрел на свою грудь. На рубашке – разрывы от пуль, бурые пятна засохшей крови. Его не отдали матери обрядить и обмыть, поспешили похоронить в том, в чем был. Себастьян рванул рубашку – но на груди ран не было.
– Я помню, Шем, как меня убили. Я помню удар и боль. Я не мог больше дышать, но я еще сознавал себя, – медленно произнес Себастьян. – Я помню песню и плач. Я видел Баньши… Я умер.
– А что потом, ты помнишь?
– Свет. Кажется, свет, тепло… Нет, я не помню. Может, потом, пока – стоит пытаться вспомнить, голова кружиться начинает, а нам надо удирать отсюда и из Дублина вообще… Мы ж бунтовщики. Ты не знаешь, какие приговоры?
– Расстрелы, тюрьма, каторга. Точно не знаю, предполагаю. Мало времени прошло. Но, Себ, знаешь ли, главное, почему нам придется уехать, это то, что ты официально мертв.
Себастьян помолчал, растерянно оглядывая кладбище.
Потом спросил:
– Это твоя мама сделала, да? Подняла меня?
– Нет. Она не может. Это… Мой отец. Он – не человек. Он – фейри. Из Неблагого двора. Тебя это не пугает? – Шеймус пристально посмотрел в лицо другу.
Себастьян широко улыбнулся в ответ.
– Давно уже не пугает. Когда впервые услышал, что о тебе говорят, боязно было. Но потом… Это ж все объясняло.
– Я думал, что ты не знал.
– Дурачина. Я думаю, все знали. И боялись. Так твой отец меня вытащил из могилы?
– Не он один.
– И ты теперь им должен?
– Откуда ты знаешь? Ты… слышал что-то, пока тут лежал?
– Нет. Я книжки читал. Про фейри. Целых две.
– Ты не любишь книжки.
– Ненавижу. Но я должен был понять. Про тебя.
– Понял?
– Нет, вранья много. Хотя что-то похожее на правду было. Шем, мне все равно. Ты же мой друг. Лучший друг. А тебе, похоже, все равно даже то, что я теперь – живой мертвец. Мне придется пить кровь, да?
– Только если захочешь. На самом деле ты не живой мертвец. Ты просто живой.
…Шеймус не знал, что в этот момент он лжет другу. Не знал, кем поднялся Себастьян из могилы. И все же у него было чутье всех фейри на ложь. Что-то кольнуло его в душе, когда он с уверенностью сказал, что пить кровь Себастьяну не придется. И Шеймус задумался: уж не вампиром ли подняли его друга? Но утренний свет лился на них, а Себастьян не рассыпался пеплом. Так что Шеймус прогнал опасения прочь. Потом разберемся… По мере возникновения проблем.
-- Себ, нам надо бежать из Дублина.
– И куда? В Америку?
– Не хочу. Может, в Белфаст для начала? Потом можно и в Англию перебраться…
– С деньгами, полагаю, сложностей не будет, у тебя в друзьях лепреконы наверняка имеются.
– Не знаю ни одного лепрекона, но с деньгами сложностей не будет. По другой причине.
– А с матерью попрощаться можно?
– Не боишься, что она умрет от ужаса? Ты ж мертвый.
– Ну да… А ты… Ты прощаться не будешь?
– Я хотел. И руки отмыть. И прихватить чего-нибудь на дорогу.
– Ого. А с руками что?
– Землю рыл.
– Голыми руками?
Повисла тишина. Себастьян поднялся, заглянул в яму. Отшатнулся…
– Господи милосердный. Там гроб…
– Твой.
– Я понял. Пошли отсюда.
Себастьян помог Шеймусу встать и пошел вперед. Шеймус видел, как напряжена его шея. Видимо, очень хочет оглянуться на свою могилу. И изо всех сил старается не оглядываться.

@темы: Jim Moriarty, Serial: Sherlock, Category: Slash, Category: Angst, Category: AU, Pairing: Jim/Sebastian Moran, Fanfiction, Творчество

---

[valela]

Название: Под небом Парижа
Автор:  [Valeri.]
Фендом: Sherlock BBC
Рейтинг: pg
Герои: Джим, Шерлок
Жанр: ангст, зарисовка
Предупреждения: ООС, АУ (вольная трактовка крыши)
Краткое содержание: написано по заявке:
III-83 Джим отказывается подниматься на крышу Бартса и в качестве места встречи предлагает Шерлоку Эйфелеву башню в Париже.
От автора: опустила договоренности


Раннее утро, и небо Парижа залито желтым светом. Лето одурманивает, вскруживает терпкими запахами цветов и без того вскруженную голову. Отчаянно пахнет терпким кофе и свежими круасанами.
Никого нет, и Джим отстраненно - где-то на перефирии сознания - думает, что это хорошо. Хорошо, что успел об этом позаботиться. Никто им не помешает закончить их игру. Даже оставшийся в Лондоне Моран.
Джим касается еще не прогретого металла рукой. Холодный.
Хочется послать все к чертям, уехать далеко, сделать хоть что-нибудь, чтобы... чтобы что?..
Джим заходит в лифт, и тот начинает свое равномерное движение. Вверх, вверх, вверх. И Джиму почему-то хочется, чтобы лифт этот, такой чистый, аккуратный весь, упал бы и разбился. Или ехал вниз бесконечно-бесконечно долго.
Джим выходит на первой площадке и подходит к перилам. Высоко, но этого не достаточно. Еще выше, выше, выше. И Джим шепчет:
- Отпусти...
Кто его держит? Шерлок? Ранее утро в Париже? Что-то другое?
Когда знаешь, что сегодня умрешь, что-то вдруг меняется. И мир видится совсем под другим углом. И Джим обрывает себя на внезапной мысли, что надо бы попробовать эти круасаны на обратном пути.
Нет у него обратного пути. Из ада не возвращаются.
Играет рингтон телефона, и Джим его вытаскивает скорее по привычке.

Когда?
ШХ - гласит смска. Пальцы замерзли от утренней прохлады, и сенсор нещадно тупит, поэтому набрать текст удается не сразу.

Сейчас.
ДМ

Я должен тебе, думает Джим, поднимаясь на вторую площадку. Я должен тебе столько всего. Слабость, взлет, падение, скуку, веселье, игру, развязку.
И долгов столько, что, кажется, жизни не хватит, чтобы заплатить.
А если платить жизнью?..
Джим смотрит на город, раскинувшийся вокруг и даже чуть-чуть жалеет, что сейчас утро, а не ранняя ночь. Ночью город горит, живет совершенно другой жизнью. Огнем.
Как будто постоянные взрывы случаются тут и там, тут и там.
...Хочется уйти. Но Джим словно прирос к перилам. Наверх, думает он, наверх, черт тебя возьми. Но не может сдвинуться ни с места.
Он заплатит. О, он заплатит с полна. Шерлоку будет даже много. Он получит скуку, вечную, мягкую и поддатливую, как серый пластилин. И пусть играет дальше один, Джима это больше не волнует.
Он отмечает, что его больше вообще ничего не волнует. Все прошло. Какие-то привязанности, привычки, заботы - они в прошлом. Их сожгло солнце своим желтым светом.
Осталась только скука, тяжелая, сильная, как черная дыра, затягивающая.
Джим как-то отстраненно фотографирует панораму, вдруг Моран получит телефон. Фотографии не сразу выходят, замерзшие пальцы скользят по экрану, отсылая ммс.
Зачем, почему именно сейчас, когда все решено?
Джим не знает. Не хочет знать.
Впервые в жизни ему все равно. И он готов пристрелить любого, кто хоть попробует начать объяснять.
Серый, безликий город. Прямо как Лондон, думает Джим, поднимаясь на последнюю площадку.
Теперь деваться некуда. Прямоугольник, четыре угла, выбирай любой. Он загнал себя сюда.
Специально? Возможно. Зачем? Не знает.
А внизу город просыпается.
Не хочется уже никого убивать, пусть этот придурок живет, пусть мается скукой. И пусть докторишка его глупый живет. Джиму уже наплевать.
Шерлок опаздывает, хотя точного времени никто не назначал. Он возбужден, ждет новых загадок, ждет подвоха.
И Джим аж замирает. О, да, дорогой, ты даже не представляешь, что я тебе приготовил. Какую загадку, какой подвох. Убийство, представляешь? Убийца - я. Ты - свидетель. Улик - никаких. И нет возможности узнать, правилен ли твой ответ. Ты никогда не догадаешься, как решить ребус "Джим + пистолет + выстрел = ..."
А равняется все это скуке. Но ты не додумаешься, нет, потому что ты ждешь чего-то умного, чего-то такого, что я делал обычно.
И Джим молчит. А Шерлок ждет.
А кода не существует. Поэтому ничегошеньки Шерлок с кодом этим не сделает. Джим даже уже запрограммировал компьютер, чтобы Шерлоку пришла смска, сообщающая об этом.
- Так будешь молчать? - нарушает тишину Шерлок.
- Нельзя? - лениво спрашивает Джим. Говорить лень, улыбаться тоже. Черт возьми, перед смертью он хочет просто быть.
Они смотрят друг к другу в глаза. И Джим видит то, что и ожидал увидеть - непонимание, удивление.
Он отходит к перилам.
Под ними город.
А тут, у них, свой город.
Звонок Морана опаздывает ровно на одну секунду.
- Идиот, - медленно говорит Джим и спускает курок.

@музыка: Yoah - Adore Adore

@темы: Rating: PG, Jim Moriarty, Serial: Sherlock, Pairing: Jim/Sherlock, Category: Angst, Category: OOC, Category: AU, Fanfiction

---

Jimmy boy vol.2

[Kyyhky]

Название: Jimmy boy
Автор: Kyyhky
Рейтинг: G
Жанр: шарнирная кукла
Материалы: полимерная запекаемая пластика, искусственные волосы, роспись маслом и акрилом
Рост: 24 см
Комментарий автора:
Неофициальный образ... "домашний" такой Джим)
P.S. Да простит меня Вивьен Вествуд, снова вещи из её коллекций юзаю.

@темы: Rating: G, Jim Moriarty, Serial: Sherlock, Творчество

---

Цикл первый. После.

[valela]

Название: Once upon a time...
Автор:  [Valeri.]
Фендом: Sherlock BBC
Герои: Джим, Себастьян, Джон, Шерлок, Майкрофт
Жанр: ангст, даркфик, немного психодела (?)
Предупреждения: АУ, возможно ООС
Краткое содержание: Ни один не может существовать, пока жив другой. Но что, если живы оба? Пост-Рейхенбах.
От автора: задумывается нечто больное... Надеюсь, вам понравится)

Глава 1

Шерлок вернулся в Лондон внезапно. Не было звонков, не было сообщений. Он просто открыл дверь и поднялся в знакомую комнату. Он ожидал застать Ватсона в расплох, ожидал, что тот вскочит, выронит что-нибудь из рук - ну, что бы любой человек сделал в такой ситуации. Ватсон просто кивнул в знак приветствия и дежурным тоном произнес:
- Ты опоздал.
Ватсон был не один. В кресле Шерлока сидел незнакомый ему человек, который спокойно пил чай, держа блюдце в руке. Холмс окинул его взглядом. Мужчина среднего возраста, крепкого телосложения, военной выправки. На нем был дорогой костюм, но видно было, что он больше привык к свободной одежде. Светлые волосы, подстриженные ежиком, указывали на то, что он до сих пор продолжал карьеру, но загара не было, что указывало на то, что он давно уже не бывал в горячих точках. Значит, стрижка - не более, чем привычка. Холодные глаза, по лицу понятно, что привык отдавать приказы, значит, командир, скорей всего полковник.
Мужчина, в свою очередь, рассматривал детектива.
Наконец Шерлок решил прервать паузу и небрежно произнес:
- Вы могли бы не надевать костюм, если это претит вашим привычкам, полковник.
Тот даже не удивился, лишь поставил блюдце на стол и, встав, ответил:
- Вы могли бы спрыгнуть с крыши по-настоящему, мистер Холмс.
Утверждение прозвучало как вопрос.
- Джон, я предупредил тебя, - кивнул полковник доктору. - Увижу вас поблизости, изощряться не стану - пристрелю, и дело с концом.
- Спасибо, Себастьян, я учту, - невозмутимо ответил Джон.
- И передайте, пожалуйста, Майкрофту, что один его знакомый шлет привет с того света, - хищно улыбнулся полковник.
- А кто просит передать? - нахмуренно спросил Шерлок.
- Себастьян Моран, - и полковник вышел из комнаты.
***
- Себастьян Моран просил передать, что один твой знакомый шлет привет с того света, - странным голосом произнес Шерлок, смотря на брата.
Майкрофт поднял брови, тяжело вздохнул и перевел взгляд на Джона.
- Я сам узнал тогда же, - ответил тот на немой вопрос. - И еще Себастьян просил нас держаться подальше.
- Интересно, - задумался Майкрофт. - Думаешь, совету следует последовать?
Шерлок немного удивленно следил за беседой - обычно Майкрофт не просил совета. Да и чем Джон может помочь?
- Следует, я в этом уверен, - кивнул Ватсон. - Себастьян всегда был человеком слова. Если он что-то задумал, то его не переубедить.
- Я тогда не совсем понимаю, - Майкрофт покрутил зонт в руках, подумал и достал из внутреннего кармана пиджака конверт. - Если полковник просит держаться подальше, зачем тогда было присылать этот конверт? Я тогда еще подумал, что это не от него.
В конверте было короткое письмо, напечатанное на принтере.
"Игра продолжается, мистер Холмс. Но не думайте, что теперь я буду играть по вашим правилам".
- Надеюсь, со временем что-то прояснится, - вздохнул Джон.
- Да, но что мы имеем теперь? - вклинился Шерлок.
- Похоже, появилась четвертая сторона, - ответил Майкрофт. - Как будто у противника с начала игры не было ферзя, только временные пешки, выведенные в дамки. А теперь одна очень верная пешка стала ферзем, которого король не собирается жертвовать даже ради выигрыша. И, похоже, этот ферзь может действовать по собственному усмотрению, не спрашивая мнения короля. Так четвертая сторона слилась с уже существующей стороной, и сторон опять осталось три. Или вы, Джон, станете нашей четвертой стороной?
- Не думаю, что это будет умно, - отрицательно покачал головой Ватсон. - Политикой я не интересуюсь, компьютерным гением я не являюсь. Единственное, что я могу - это понимать действия Себастьяна. Потому что так уж сложилось, что только мы с ним люди в этой сумасшедшей игре гениев.
Когда они уже уходили, Майкрофт задержал их:
- Помните, что между королями всегда должно быть расстояние в одну клетку. Ошибкой, а вполне возможно, и выигрышом, черного короля стало желание убрать это расстояние. Так преимущество белого короля, заключенное в первом ходе, пропало. У черного короля осталось меньше фигур, но не меньше шансов. Помните, Джон, что свободный ферзь, но от этого не менее верный, приносит гораздо больше пользы, чем ферзь, привязанный к королю и находящийся вблизи. Когда-нибудь именно эта близость помешает королю атаковать, а ферзю защищать его в полную мощь.
...Шерлок понял, что речь шла о Мориарти.
***
За 4 месяца, что Шерлок отсутствовал, многое изменилось. Например, Джон стал стратегом. И самое главное - Джон знал, что смерть Шерлока не была настоящей, ему рассказали - все тот же непонятный Себастьян Моран.
Хоть Ватсон ничего и не говорил, Шерлок почему-то ощущал себя виноватым. Требовалось что-то сделать, чтобы смести эту тонкую новопоявившуюся грань к чертям собачьим. Шерлок предложил сходить в ночной клуб. Джон не возражал.
...Кем же был этот полковник? И от кого он передавал привет?
...Мориарти не хватало резко, как наркотика. Жаль, что он застрелился. Они бы еще сыграли.
...Ведь Джим придумал бы что-нибудь, чтобы не скучать, да?
...Скучно.
Было раннее воскресное утро.

Глава 2

- Джим, ты спишь? - спросил Себастьян, переведя взгляд на человека, лежавшего рядом, и тронул его за плечо. Мориарти простонал что-то вроде "отвяжись, Себ" и нырнул под одеяло с головой, свернувшись клубком.
Моран усмехнулся и, потянувшись, встал. Воскресенье, имеет право.
Было ранее утро, солнце только всходило, заливая квартиру ярким светом. Полковник предусмотрительно задернул тяжелые шторы в спальне, и комната приобрела бордовый оттенок, сохраняя при этом полумрак.
Себастьян направился на кухню, надеясь вкусным запахом, который наполнит квартиру через час, выманить босса на кухню. Правда, вместо рецептов в голову лезли последние события. Джим не знал, что Шерлок вернулся. И не надо ему знать. Так спокойней, рассудил Моран. А вот то, что он предупредил Джона - тоже правильно. Все-таки они бывшие сослуживцы, Джон хорошо его знает, серьезно отнесется к предупреждению. А извещение Майкрофта - правильно? Или надо было еще подождать?
Рассуждая, полковник поджарил яйца с беконом (Джим ненавидел овсянку*), приготовил тосты и сварил кофе. Вознаграждением за кулинарные труды был взъерошенный Джим, который появился на пороге кухни, закутавшись в одеяло.
- Опять готовишь? - сонно спросил он.
- Сегодня воскресение, - возразил Себ, невозмутимо поставив перед боссом яичницу, кофе и усевшись напротив.
Джим хитро улыбнулся. По воскресеньям дел не было. По воскресеньям готовил Моран. Воскресенье можно было провести в постели.
- Может, сходим вечером куда-нибудь? - предложил Моран, когда Мориарти отодвинул пустую тарелку и пристально уставился на полковника.
- Себ, это что, приглашение на свидание? - почти пропел Джим, поднимая брови. Себастьян мысленно отметил, что он тут же опустил их, и что мимика немного запоздала.
- Как хочешь, - бросил он. Джим хотел рассмеяться, но тут же решил, что не стоит.
- И куда же ты меня приглашаешь? - заинтересованно спросил он.
- Ночной клуб, - предложил Себ.
- Не имею возражений, полковник, - официальным тоном сообщил Мориарти. Мимики не было.
Себастьян протянул руку и осторожно коснулся взъерошенного затылка, ощутив, как под прикосновением Джим ощутимо вздрогнул.
- Все еще больно? - спросил он.
- Скорее рефлекс, - Мориарти спрятал лицо в кружке с остывшим кофе. - Улыбаться больно.
И за эту крупицу правды Моран был ему благодарен.
- Так, я проверю почту, а потом чем-нибудь займемся, - кивнул своим мыслям Джим, - Напишу, чтобы завтра до полудня не беспокоили.
Он скрылся в дверном проеме, а одеяло за его худой спиной развивалось как плащ супер-героя.
Себастьян подумал, что, возможно, не стоило.
4 месяца. Прошло всего 4 гребанных месяца, 2 с половиной из которых Джим провел в глубокой коме. За оставшиеся полтора месяца Моран собрал его буквально по кусочкам и склеил эти кусочки своей поддержкой. Но все это было настолько шатко, что полковник не знал - сколько Джим продержится.
Частые срывы, ночные истерики, часовое молчание - Джеймс Мориарти вернулся с того света, встречайте.
...Джим боялся темноты. Он ничего не говорил, просто сильнее кутался в одеяло. Себастьян делал вид, что не замечает. Просто нечаянно оказывался рядом. А потом нечаянно купил ночник, потому что тот "вписывался в интерьер квартиры". Джим ничего не говорил, но был благодарен.
...Выстрел сломал верхнюю и нижнюю челюсти. Они, конечно, срослись, но появилась ограниченность в мимике. К тому же, когда Джим начинал активно кривляться, как он делал это раньше, все мышцы лица сводило болью, так что теперь он выбирал более спокойные ужимки.
Часто болел затылок или виски. Пуля прошла насквозь. Просто повезло, что Джим не потерял память. Хотя иногда полковник думал, что лучше бы он все забыл к чертовой матери, лучше бы он считал себя этим придурошным Ричардом Бруком. Все лучше, чем помнить, что тебя буквально вернули с того света.
...Себастьян помнит, когда Джим очнулся, первые минуты он дышал прерывисто, задыхаясь. Потом он схватил Морана за руку, посмотрел на него и, черт возьми, у Морана до сих пор мурашки, отрывисто произнес:
- Там ничего нет, Себ... Совсем ничего... Там темнота, пустота, дыра... Я думал, что... Нет... Там нет совсем ничего, кроме темноты... Там нет встреч. Ты мертв, ты один, это все, что есть там... Это... это конец.
- Ты больше не там, - сказал тогда ему полковник, осторожно обнимая его за хрупкие плечи.
- Ты меня вытащил, да? - прошептали ему куда-то в шею. - Спасибо, Себ. Спасибо...
Себастьян задумался, и не увидел подошедшего Мориарти.
- ...бастьян! Опять ты о чем-то задумался! - пропели ему прямо в ухо. Над ним стоял Джим и пристально рассматривал его. - Чем займемся?
- Не будем изменять привычкам, - задумчиво произнес Себастьян.
- Не будем, - как-то отстраненно согласился Джим.
Остаток дня они провели в постели.
***
Теперь в их жизни все делилось на "до" и "после". Клуб был чем-то средним. "До" они бывали здесь часто. "После" Джим не был здесь еще ни разу. Себастьяна здесь знали лучше. Те 2 с половиной месяца он был здесь постоянным клиентом.
Их уважали. Мориарти прикрывал подпольный бизнес директора клуба. Иногда даже сам давал ему наводки, где и подешевле можно преобрести товар.
Их здесь видели часто. Вопросов никто не задавал.
Они сидели за своим привычным столиком, когда атмосфера клуба неуловимо изменилась на полтона. Инстинктивно полковник почувствовал, как Мориарти ощутимо напрягся. Проследив за его взглядом, Себастьян сжал стакан в руке - к их столику приближался Шерлок; Ватсон его пытался остановить.
- Останемся, - вдруг сказал Джим. И Моран подчинился. Потому что это сказал Джеймс Мориарти. Тот, другой Джим, который был "до".
- Я знал это наперед, - картинно произнес он, когда Шерлок и Джон поровнялись с их столиком.
- А вот я считал тебя мертвым, - неуверенно произнес Шерлок. - Как ты это сделал? Подмена тела? Клон? Выстрел мимо? Я что-то упустил?
Моран наблюдал за лицом Джима - тот улыбался, подняв брови. Терпел.
Внезапно Джим посерьезнел и спросил:
- Если я скажу, что действительно застрелился, ты мне поверишь?
Шерлок не верил. Он искал в лице врага насмешку, любое свидетельство того, что это ложь.
- Не может этого быть, - наконец выдал он. Мориарти рассмеялся и сделал довольно большой глоток виски - начиналась головная боль. Моран знал уже наперед, что ночью будет очередная истерика.
- Теперь ты знаешь, что я не привидение, - улыбнулся он.
- Но ты выстрелил в голову! Как ты выжил? - озвучил Шерлок вопрос, который мучил Себастьяна все это время.
- Я кое в чем просчитался, - Мориарти зажмурился непонятно от чего - от боли, заметил Моран - и довольным голосом продолжил. - В последний момент ты потянул руку на себя, пытаясь освободить ее - чисто рефлекторное движение. Это изменило троекторию пули.
- Да, вот ты и вернулся, - кивнул ему Шерлок. - Ты опять на улицах. Все точно так, как ты и говорил.
- Игра окончена, - внезапно произнес Моран.
Шерлок непонимающе посмотрел на него. Он не мог понять, почему кто-то незначимый вмешивается в их отношения, отношения двух гениев.
- Вот видишь, Шерлок, - состроил очередную гримассу Джим, - Себ сказал все за меня двумя словами. Я бы еще долго ходил вокруг да около.
Так безпомощно прозвучало это "Себ", что Моран понял - он вовремя вмешался. Маска прежнего Мориарти, приклеенная наспех, держалась из последних сил.
Повисла пауза. Шерлок ждал, что Мориарти уйдет. Джим отчаянно вцепился в стакан с виски, словно тот мог его удержать. Себастьян посмотрел на Джона. "Я предупреждал", - говорил его взгляд. "Я не знал", - беспомощно пожал плечами Ватсон и, тронув Шерлока за рукав, направился к выходу.
Стукнул стакан - Джим поставил его на стол. Шерлока не было.
- Не будем изменять привычкам, - глухо сказал Джим. И они ушли, как всегда - до того как диджей сменился во второй раз.
Голова Джима лежала на плече полковника, когда они ехали в такси, и Моран думал, что это что-то странное - то, во что они теперь играют.
Джим "до" играл и расстраивался, если раунд был проигран.
Джим "после" не играл, но первый раунд остался за ним.
Они начали какую-то странную, неправильную игру.
Кажется, теперь у белых не было ферзя. Или их король стоял неровно.
Кажется, в этой странной игре черные сделали ход первыми.

* - типичный ирландский завтрак - тосты, яичница, сосиски, бекон, белый и черный пудинг, помидоры

@темы: Rating: PG, Jim Moriarty, Serial: Sherlock, Pairing: Jim/Sherlock, Category: Slash, Category: Angst, Category: OOC, Category: AU, Pairing: Jim/Sebastian Moran, Творчество

---

Простите, не могу молчать

[inflection_innuendo]

@темы: Мориарти бы понравилось!, оффтоп

---

[Sheriarty fanvid]Kidnapping!!! (NC 17)

[kasuko]

"Cab Driver" Jim used drug to Sherlock and took him back to 221B. Then, he made love with him

link: www.youtube.com/watch?v=tgg0D1sGpe0

@темы: Clip, Rating: NC-17, Jim Moriarty, Serial: Sherlock, Pairing: Jim/Sherlock, Category: Slash

---

Мастер-класс с Эндрю Скоттом (фрагмент)

[camambert]

ВКонтакте то же самое с субтитрами: http://vk.com/club14099381?z=video-14099381_163228759%2Fvideos-14099381

@темы: Andrew Scott

---

С днём знаний, дорогие Джимофилы! ^^

[Икебана Фаберже]

о большой и чистой любви

Не удержалась, наделала капсов из "Блэкаута"


Ну кто ещё так изобразит наивысшую степень обиды и отчаяния?

@темы: Photo, Andrew Scott

---

Аватары: шериарти. 45 штук.

[Bri An]

взять тут.

@темы: Avatars, Jim Moriarty, Pairing: Jim/Sherlock, Category: Slash, Serial: Sherlock - Season 2

---

The Bad in Each Other

[valela]

На всякий случай: я сменила ник. Раньше я была Hotaru Hikari
Название: The Bad in Each Other
Фандом: Sherlock BBC
Автор: emily.down (m.fanfiction.net)
Переводчик:  [Valeri.]
Разрешение на перевод: получено
Рейтинг: g-pg
Персонажи: Джим Мориарти, Молли Хупер
Жанр: ангст, размышления, даркфик
Краткое содержание: Молли написала преступнику-консультанту, чтобы он убрал ее бывшего парня - Джима Мориарти, который оказался преступником
Дисклеймер: текст принадлежит emily.down, персонажи принадлежат АКД и BBC. Я владею только переводом
Предупреждения: мысли Мориарти (что-то вроде его моровоззрения), осторожней с концом
От автора: Эм, да, Молли/Джим опять, потому что, да, они пара для меня, независимо от того, что я пытаюсь написать.
В названии отражен тот факт, что Джим и Молли оба имеют что-то "плохое" в себе, независимо от того, какими хорошими они могут казаться (Джим, парень из IT-отдела/кроткая Молли). Молли пытается заставить себя думать, что у нее есть веские причины, чтобы попытаться организовать убийство.
Надеюсь, вам понравится

читать дальше))

Молли Хупер опять сомневалась. Она не была уверена, нажимать ли кнопку "отправить" или же нет. На самом деле, она вообще была не уверена. Это было неправильно, глупо и неразумно. Что подумает ее мама? Что скажет Хелен, ее справедливая и добившаяся всего сестра?
Что насчет ее друга, Эви, из отдела ER?
А Стамфорд?
Боже. Шерлок и Джон просто убьют ее. Миссис Хадсон просто похоронит ее.
Она хотела спрятаться от стыда.
Впервые в своей жизни Молли Хупер хотела причинить кому-то боль. Нарочно. Это было жалко. Это не сработает. Идея мести, какой бы оправданной и заслуженной она ни была, и Молли Хупер, кроткий и усердный патологоанатом, не очень смотрелись вместе.
Она была из тех девушек, которые верят, что любовь, мир, щенки и блины с сиропом нанесут поражение жестокости.
И все же, она сидела там, отправляя имейл непонятному агенству, которое предоставляло странные услуги для таких людей, как она. Она писала, игнорируя тот факт, что почти ничего не знала об этом агенстве.
Всего несколько людей знали об этой секретной операции, что придавало всему этому привлекательный и, в то же время, пугающий оттенок. Они не сообщали напрямик, что собираются пырнуть кого-то ножом для заказчика, но это было как раз тем, о чем она не хотела думать, и что было включено в пакет услуг, чтобы угодить клиенту.
Она узнала об этом агенстве четыре года назад от мертвого человека. От трупа, честно говоря.
Она обнаружила свернутый кусочек бумаги в ухе одной из жертв ограбления банка.
Сначала она подумала, что кто-то спрятал кусочек информации, но потом поняла, что это был просто электронный адрес, написанный на клочке бумаги и подчеркнутый красными чернилами несколько раз. Молли решила, что если она сохранит его, ничего страшного не случится, тем более, этот адрес может оказаться чем-то важным. Потом она передала его полиции, но переписала адрес себе, потому что имела плохую привычку оставлять себе сувениры от "клиентов".
Полиция была благодарна за ее находку, и когда она спросила, имеет ли это какое-то отношение к их делу, детектив-инспектор Лестрейд был достаточно вежлив, чтобы сообщить ей, что это был просто адрес нелегального агенства, в список услуг которого входила организация ограблений. Молли была ужасно разочарована, потому что ее дикое воображение уже нарисовало нечто вроде клонирующего завода во всех красках. Со временем ее любопытство не уменьшилось. Просто ужас и таинственность сменились на ужас и таинственность немного другого уровня, чем она ожидала сначала.
Она все еще чувствовала, что владеет чем-то очень важным и опасным, чем-то, что надо хранить в секрете. В то же время она была уверена, что ей никогда не придется использовать это.
До сих пор.
Она знала, что скажет, если ее арестуют. У нее была маленькая превосходная речь о любви. Любовь толкнула ее помочь человеку, которого она в тайне, ну, не так уж и в тайне, обожала, и именно эта "любовь" толкнула ее на это. Шерлок не мог с ним справиться сам. К тому же, целью был ненормальный преступник, который заслуживал быть убитым. Плюс ко всему, он был ее ничтожным лживым парнем. Она чувствовала ответственность за то, что случилось после того, как они порвали отношения; вскоре Джон и Шерлок могли оказаться в смертельной опасности. Это было что-то вроде встряски для того, с кем ничего не случалось. Честно говоря, она устала быть всего лишь ассистентом-лаборантом для смелого, но запутавшегося детектива. Она действительно хотела хоть чем-то помочь.
Она могла привести еще много причин. Но дело в основном было в Шерлоке.
Она уберет Джима Мориарти ради Шерлока.
Несколько дней спустя, когда она была на работе, ей пришла зловещая смска.

Вернитесь домой и откройте файл Request.doc*

Действительно, на ее рабочем столе был такой файл. Она старалась не задаваться вопросом, как он оказался на ее рабочем столе. Ей пришла еще одна смска.

Пароль: Served!140620**

Молли открыла документ, и ее глазам предстал довольно длинный список вещей, которые она должна была сделать, чтобы агенство вывело ее на преступника-консультанта.
Она смутилась.
Она не просила выводить ее на "преступника-консультанта", кем бы он ни являлся. Зачем они хотели заставить ее сделать все эти вещи, чтобы связать ее с человеком, который ей даже не был нужен? Был ли это способ вытянуть из нее побольше денег? Она ведь знала, что не следовало писать им.
Но, начав читать, она успокоилась. Они вежливо объяснили в скобках, что ее случай был деликатным, и что человек, которого они обсуждают, настолько опасен и известен в криминальном мире, что они вынуждены были перенаправить ее заказ их боссу***.
Как ни странно, она решила, что, наверно, это даже к лучшему, если за работу взялся их босс, но оказалось, что он берет большую, но приемлимую плату.
Наверно, это все же было хорошо, что за работу возмется их лучший человек, их босс, но, опять же, она не собиралась жаловаться или требовать кого-то менее профессионального.
"Для Шерлока. Для мира. И для меня," - говорила она себе, когда у нее холодели ладони.
В течении двух недель она отослала выполненный список обратно.
Где-то в начале апреля она получила многообещающий имейл от кого-то с подписью ПК (преступник-консультант).
Она решила, что этот ПК, должно быть, парень****. Она представляла его какой-то преступной версией Джеймса Бонда.
Ее сердце пропустило несколько ударов, когда она увидела свое имя в начале его письма. Она точно не использовала имен и даже завела новый почтовый ящик.
Но он ведь был ПК, он был лучшим, и, значит, агенство было настоящим.

Мисс Хупер,
Я довольно польщен тем, что Вы обратились ко мне с данной просьбой. Я рассматриваю исполнение этой просьбы как ответную услугу. Я уже давно имею желание поймать этого безрассудного идиота, который долгое время оскорбляет само понятие "преступление", и теперь Вы дали мне хорошую причину, чтобы взяться за него основательно. Вы, наверно, теперь задаетесь вопросом, почему я хочу убить этого человека уже довольно продолжительное время. Все очень просто; он не на столько причиняет мне неудобства. Он не был беспокойным или утомительным. Он был просто тенью на стене; бросался в глаза, но, тем не менее, не причинял особого вреда. Все же, он тостиг точки, довольно скучной точки, когда он всего лишь выделывается, и ничего более; вроде как шокирует и внушает благоговение без каких-либо реальных угроз. Это позорно. Кажется, Вы напуганы и думаете, что он может сделать что-либо с теми, кто вам дорог, но позвольте мне заверить Вас, я уже имел дело с этим шутом, он никогда не разоблачает себя, он никогда не пачкает руки. Всегда есть посредник, который выполняет все это за него; все эти безумные планы. Говоря о которых, Вы заметили, Мисс Хупер? Все эти его игры и головоломки приносят ему же самому больше вреда, чем кому бы то ни было. Он не мазохист. Он просто ищет что-нибудь, способное заставить его трепетать. Не о приятном трепете я говорю, должен заметить, нет; он ищет что-то яркое и сильное, способное встряхнуть его. Так он чувствует себя живым. Он влачит столь жалкую жизнь каждый день. Я удивлен, что он еще не свел счета с жизнью. Он довольно жалкое зрелище, не правда ли? Не из тех, кого хотелось бы видеть живыми. Не после того, до чего он скатился.
Проблема в том, что смерть Джима Мориарти прямым образом повлияет на тех, кто дорог Вам. Я не могу сообщить, каким именно образом, но человек, на которого это повлияет больше всех, имеет "таинственную***** работу".
Может показаться странным, что я сравниваю его с Богом, когда минуту назад я называл его жалким зрелищем, но я не верю в Бога или другое божество, так что для меня здесь нет особенной разницы; все-таки он самоуверенный дурак, считающий себя бессмертным и всесильным. Но мы докажем, что он не прав, не так ли, Мисс Хупер? Мы свергнем его вниз, шаг за шагом. Я восхищаюсь Вашим мужеством. Вы вышли вперед и начали действовать, в то время, как остальные остались в стороне. Вы знали, что сильно рискуете, принимая участие в этом, и все равно решили связаться с нами, полностью открывшись миру, который за пределами Вашей досягаемости. Вы метите высоко, Молли Хупер. Я впечатлен.
Считайте, что работа выполнена.

Искренне ваш,
ПК

P.S. Обычно я просто даю клиентам совет и настраиваю их на исполнение. Я редко сам принимаю участие, но я знаю, что Вы не сможете сделать это сами. Я знаю своих клиентов. Некоторые из них похожи на вас. Им нужен посредник. Прямо как Мистеру Мориарти.

Она смотрела на икран несколько часов подряд, читая и перечитывая, пока буквы не начали расползаться.
Честно говоря, Молли была впечатлена этим таинственным преступником-консультантом. Он был просто замечательным. Он не только был остроумным, но и его отношение было очень серьезным, а его манеры были превосходны.
Как будто он был ненастоящим.
Она все еще сомневалась, не было ли все это розыгрышом, чтобы пристыдить ее перед зрителями какого-нибудь дурацкого шоу, но этот человек, кажется, отлично знал, что от него требуется и как это сделать.
Он так и сочился уверенностью и обаянием. Или так она думала.
Она ничего не теряла от разговоров с ним.
Она старательно составила ответную записку с благодарностями, сообщив, как она рада его помощи и надеется, что он поймет, что она делает это, в основном, чтобы избавить мир от человека, который может разрушить его, а не только для дорогих ей людей, которых было мало, или личной мести.
Она не упоминала чувст к определенному детективу, но его следующее письмо показало, что он осведомлен лучше, чем она от него ожидала, и что у него действительно были к этому способности.

Мисс Хупер,
Нет нужды оправдываться. По правде, я никогда не осуждаю причины и мотивы людей. Есть что-то решительно идиотское в мимолетном правосудии, не так ли? Нет никакого смысла спрашивать "почему?". "Когда" и "как" также ничего не значат. "Почему" только останавливает Вас и смущает. Этика кажется гораздо легче, если Вы следуете действиям, а не идеям.
Но, я должен признать, довольно благородно с Вашей стороны делать это на благо человечества. Не многие наши клиенты думают о других людях, присылая свои запросы. Обычно это нечестный супруг, коллега с работы или бывший любовник, но вы выдвинули действительно волнующий всех моральный вопрос, который может обеспокоить всех в мире, если только уже не обеспокоил.
Не странно ли, как много известно и как мало сделано? Наш человек, кажется, специалист, которого знают только другие специалисты. Но хватит о нем. Я всего лишь хотел заверить Вас, что, пока я верю в Ваш жест человечности, я никогда не осужу Ваши причины, какими бы они ни были. Я даже не буду о них задумываться. Я остановлюсь на чем-нибудь, что далеко от личных причин. Видите ли, сам я никогда не имею причин, когда делаю что-нибудь. Я просто делаю. Это не совсем "только делать", если вы поняли, что я имею в виду. Вам может показаться это невозможным, но большинство людей вокруг Вас поступают так каждый день. Они правы; нужно жить сегодняшним днем.
Ваше текущее положение, то, о чем Вы думаете - вот что интересует меня. Прошлое или будущее не имеет значения, пока Вы думаете о том, что происходит здесь и сейчас. Все зависит от Вас, Молли Хупер. Ваши причины в Ваших руках. Я всего лишь хотел убедиться, что вы не колеблетесь.
Потому что мы не имеем права оглядываться и жалеть. Мы должны двигаться вперед, если мы вообще должны это делать.

Всегда к вашим услугам,
ПК

Молли была очень заинтригована его выбором слов и его собственной философией, как бы далеко от всего личного он ни предпочитал оставаться. Она очень хотела пообщаться с этим человеком, кем бы он ни был. Он был интересной личностью.
Она ответила, что пока она не может жить сегодняшним моментом, не оглядываясь назад и просто делая что-либо, как он; тем не менее, она была благодарна за его проницательность. Она добавила, что сама она не имеет времени, чтобы обращать внимания на все "почему", учитывая ее область работы:

"Как" всегда казалось мне чем-то важным, потому что эти "как" имеют большее влияние. Всегда есть личная заинтересованность. Всегда. Иногда хочется, чтобы "как" значило не так много, честно говоря. Хотелось бы, чтобы "почему" значило больше, потому что оно вне нашего хонтроля. Я думаю об этом все время. Я никак не могу помочь этому.

Третий имейл пришел несколько дней спустя, так же переполненный мудростью, как и предыдущие два.

Мисс Хупер,
Я никогда не ждал, что Вы измените свое мировоззрение только потому, что оно полностью противоположно моему. Я всего лишь отрабатывал два положенных мне цента. Я знал, что Вы станете добровольным слушателем. Я не хочу, чтобы Вы соглашались с моим мнением только потому, что оно затронуло Ваши интересы. Это было бы очень скучно. Мне не следовало отвечать Вам.
Но я знаю, почему (!) Вас больше волнуют "почему"; на них трудно найти ответ.
Гораздо легче распространяться о вечном вопросе, чем о непреложном факте. Вас больше волнует возможность искупления, чем очевидность наказания. И если это кажется открытым утверждением, Вам всего лишь нужно перечитать и заметить, что я сказал, что знаю, что Вас больше волнуют "почему"; поэтому мой ответ всегда будет вечным вопросом.

Ваш,
ПК

После этого смущающего и двусмысленного письма Молли не получала ничего в течение месяца, хотя и писала ему несколько раз.

Дорогой ПК,
(...)Я поняла, что Вы подразумевали под возможностью искупления; в этом нет никакого вечного вопроса...

Дорогой ПК,
(...)Мне хотелось бы заставить этого человека заплатить за все его преступления, не убивая его, но иначе я не смогу остановить его. Мне нужен кто-то вроде Вас, чтобы остановить его...

Дорогой ПК,
(...)Иногда я думаю, что все это ошибка. Кто я такая, чтобы кого-то наказывать?
...Это безумие? Вот она я, говорю с Вами об убийстве. Я жду, что полиция начнет допрашивать меня с дня на день. Хотя и знаю, что этого не случится. Я почти хочу этого, поэтому...

Дорогой ПК,
(...)Вообще-то, это немного личное. Я чувствую себя глупо, упоминая об этом после того, как Вы сказали, что это не Ваше дело. Но я тоже знаю этого человека. И мы были близки в некотором смысле, я думаю. У него есть зловещая сторона, ужасная, просто ужасная сторона, которую иногда можно заметить на несколько секунд. Он может быть милым, добрым, очаровательным и очень нормальным. Я боюсь, что он где-то там, дурит еще одну наивную девушку...

Дорогой ПК,
(...)Обычно я не говорю и не пишу так много. Я не знаю, что случилось со мной. Думаю, я обеспокоена. Может, я не хочу, чтобы он умирал, я ведь даже не могу заставить себя ненавидеть его...

Ответа не было.
Она опять начала задумываться - а не было ли это все большим розыгрышом? Это имело смысл.
Но когда она уже почти потеряла всякую надежду, в пятницу вечером ей пришел очередной имейл.
Он был довольно коротким и горьковатым.

Мисс Молли,
В течение трех дней человек, который причинил Вам боль, будет мертв. Попрощайтесь с ним сейчас, потому что он не доживет до понедельника. Я уверен, это те новости, которых Вы ждали. Рад их доставить, в таком случае. Радуйтесь и будьте счастливы.

ПК

И Молли действительно была счастлива, но не потому что Джим будет мертв к понедельнику, но потому, что она получила имейл от ПК.
Но преступник-консультант (единственный в своем роде) всегда выполняет заказ.
Раз он обязался выполнить заказ и взялся за работу, он никогда не идет на попятную; он выполняет заказ, несмотря на сложности, несмотря на опасность.
В конце концов, он сам сказал это. Ради этого он живет; ради встряски.
И если для этого нужно убить себя, он сделает это с радостью.
Все, чтобы убедиться, что Молли Хупер не разочаруется в его обслуживании.
Джим кладет пистолет в рот и счастливо ухмыляется.

*Request - запрос
**Served - обслужено, сделано, выполнено
***В оригинале, конечно, не написано "босс", но это звучит более впечатляюще, чем "главный человек" или "руководителель".
****А вот тут начинаются проблемы со смыслом. В русском языке род можно определить у глагола прошедшего времени. Глаголы в английском языке рода не имеют. Так что при всем желании Молли не могла знать точно, мужчина преступник-консультант или женщина, она могла только строить предположения. Письмо не давало ей ничего.
*****Перевод зависит от того, кого Мориарти имеет в виду. Если себя, то больше подходит вариант "таинственную"; если же он имеет в виду Шерлока, то больше уместен вариант "странную". Я перевела, как если бы он имел в виду себя (это ведь тоже на нем отразится, еще как)

@темы: Jim Moriarty, Serial: Sherlock, Category: Gen, Category: Angst, Category: AU, Pairing: Jim/Molly, Fanfiction

---

I'm boooored

[суровая розмари]

Предлагаю второй тур "ребусов" на тему сериала! На этот раз можно только 3-сезон и загадывать словосочетания)))
_____

прошлая игра здесь и в комментах

1
А давайте играть в ребусы на тему сериала?) Кто разгадает, какое слово тут зашифровано?) ну это нетрудно)

Девять, все разгадки есть в комментариях, если что

upd:
2
Еще один, посложней:







3
и еще один ребус, это название пейринга:
maternal grandmother

upd:
4
Пишет [J]Блисаргоша[/J]:

14.08.2012 в 16:56

Ой, а можно я загадаю кое-что? Простое.

URL комментария

5
Еще один легонький ребус почтенной публике:


6
Ну и это должны догадаться:
&

7
И ребус чистой воды) Кликабельно, увеличится
Два слова, персонаж


8
Пишет  crazy rainbow walker:

14.08.2012 в 23:26

Два слова.
В любом случае - простенький от меня тогда

URL комментария

9. Пишет [J]Блисаргоша[/J]:

14.08.2012 в 23:34

Еще кое-что от меня. Два слова.

URL комментария

и еще один в комментах. 7 разгадан не полностью!)

@темы: Творчество

---

Фанфик "Sins"

[Kiev_Gerika]

Название: Sins
Авторы: *Zoi* – Джим Мориарти, Kiev_Gerika – Майкрофт Холмс.
Бэта: ALisa Lokki
Рейтинг: R.
Статус: закончен.
Пейринги: Майкрофт/Джим или Джим/Майкрофт.
Жандр: ангст, треш
Саммари: Вольная трактовка финала второго сезона: Мориарти сфальсифицировал свое самоубийства. Шерлок после падения жив, но в коме. Мориарти приходит к Майкрофту…
Предупреждение 1: стиль написания. Авторы не знают досконально английских сказок.
Предупреждение 2: Пост-Рейхенбах, полное АУ и ОСС.


Джим прислонился плечом к косяку двери – никакого «Вествуда». Сегодня на нем куртка-пуховик поверх футболки, шарф, потертые джинсы и мокрые… кеды.
– Наша и ваша служба и опасна и трудна, сэр, – шутовской поклон, – А всем нужно есть, хотя бы изредка, – смотрит наигранно смиренным взглядом с голодными недобрыми искорками на дне черных глаз.
Уютная гостиная, два кресла у камина, сервированный столик, чай, легкие закуски, изящная вазочка с... конфетами, – поздний ужин Холмса.
– Так и быть… прошу, – приглашающий жест. Майкофт, несмотря на вечер, в идеальном костюме – недавно вернулся.
– Ухаживать не буду – сами.
Джим подошел к огню и протянул руки к пламени – греется. Трепетный, просто картинно трепетный, словно мокрый новорожденный олененок – волосы взъерошены, от одежды валит пар. Он выглядит чудовищно неуместно в окружающей обстановке. Скинув куртку на кресло и, оставляя мокрые отпечатки на обивке, забрался в кресло с ногами. Устроившись, схватил чашку с горячим чаем обеими руками и окинул цепким взглядом хозяина кабинета.
– Давайте поиграем, мистер Холмс, – Джим взял салфетку и, предварительно послюнив кончик извлеченного из кармана синего карандаша, написал на ней что-то. При этом он неровно усмехнулся одной половиной лица – вторая же, словно несмеющаяся маска, с холодным, направленным в черноту взглядом, и сейчас этот взгляд совсем не казался ни безумным ни шутовским.
– Не надоело, Попрыгунья Стрекоза? – вся эта театральность Майкрофта совершенно не трогает, он невозмутимо наблюдает, на его лице нет ни одобрения, ни раздражения.
– Весь мир – театр, мистер Холмс, дорогой мой, – Джим, кажется, и не ждал другой реакции, он скрестил лодыжки и оперся о колени локтями. – Наша спящая принцесса согласилась бы со мной. Ох, но мы с вами еще и деловые люди, поэтому... – он перевернул салфетку, на ней был нарисован смайлик, совершенно такой же, как на стене квартиры Шерлока.
– Я продаю, а вы покупаете. Сегодня это... – Джим окинул взглядом Майкрофта, – предложение о работе. Бедный... бедный актер, ему так нужна работа, а вам – ассистент. Поэтому, – он раскинул руки и улыбнулся. – Возьми меня, Иван-царевич, а я тебе пригожусь, – Джим перестал улыбаться и посмотрел на Майкрофта в упор.
– Принцесса, как и все сановные особы, непостоянна – может и передумать. К тому же, она капризна и своевольна. Портрет твой весьма популярен, не ко всякому двору пошлешь, – Майкрофт мило улыбается, но его глаза остаются холодными, – Да и… грубовато сыграно, особенно последняя антреприза, – он посылает Джиму аналогичный взгляд, при общей расслабленности позы.
– Хороший актер – мастер перевоплощений, – Джим улыбнулся. – Я пил сегодня кофе в фойе «Сан», они напечатали мой портрет в короне и мантии. Ммм... Я был прекрасен! И никто, никто меня не узнал! Знаешь, это так печалит, Шерлок бы согласился – люди не умеют наблюдать. Я могу быть кем угодно, если ты понимаешь, о чём я. Но мы же не торгуемся, правда, дорогой мистер Холмс? – Джим аккуратно выловил из вазочки одну шоколадную конфету и окинул дружелюбным взглядом собеседника, – Кстати, не хотите обсудить мой гонорар и служебные обязанности? – Снова произошло какое-то неуловимое изменение в выражении лица Джима, он сел ровнее и кажется вот уже перед Майкрофтом, не смотря на непрезентабельную одежду, некий мужской вариант Антеи, только из глубины зрачков наблюдает все тот же Джим.
– Не скрою, такая смена образов импонирует, но я консервативен – красивая женщина вызывает меньше подозрений. Так что, НАСТОЛЬКО близко – увы. Хотя... – Майкрофт делает вид что задумался. – Роли второго плана, для начала конечно. Новая обстановка, новые подмостки.
– А я еще и замечательно умею варить кофе: с корицей или цианидом – по выбору, – Джим выскользнул из кресла, гибкий словно змея, и подался вперед, опираясь ладонями о разделяющий их столик, – Совсем не страшно, да? Впрочем, похвально, вижу, вы понимаете, что если бы я захотел узнать какие-то секреты, я бы и так их узнал, – он очаровательно улыбнулся. – Я машину вожу, – и Джим, пародируя великосветские интонации, произнес, – Домой, Джеймс.
Майкрофт, который сидел ровно, вдруг плавным кошачьим движением оказывается почти вплотную к лицу Джима, так что тот почувствовал аромат дорогого парфюма.
– Я же не оставлю тебя рядом. Ты это понимаешь. Только на разумном расстоянии, – промурлыкал Майкроф, – И с условиями. МОИМИ условиями.
Джим пару секунд выдерживает его взгляд так близко, вдыхает его запах, в черных глазах сложно увидеть, как расширяется зрачок. Сам Джим пахнет шоколадом.
– Ох, ну что же вы так, а? мистер Осторожность. Берите пример с меня. Видите, как я вам доверяю: «Держи своего друга близко, а врага – еще ближе», – Джим облизнул большой палец и провел им, чуть влажным, в уголке губ Майкрофта, – Испачкался, – комментируя то ли то, что Майкрофт испачкался шоколадом, а то ли свои действия.
Джим отстранился и откинулся на спинку кресла, весело блеснув глазами.
– Напиши список условий, и мы скрепим документ кровью, милый, – Джим подтолкнул к Майкрофту салфетку с нарисованным на ней смайликом.
– Ближе чем ты, был только брат, – по лицу Майкрофта скользнуло мимолетное скорбное выражение, снова сменившееся невозмутимостью. Он языком проводит по испачканному уголку губ, слизывая прикосновение и пятнышко шоколада, - Люблю качественный шоколад, в нем всегда есть пикантная горчинка.
Майкрофт из внутреннего кармана достает ручку, указательным пальцем пододвигает салфетку, пишем три имени: Джон, Лестрейд, миссис Хадсон. Потом резко двигает салфетку к Джиму.
– Это не обсуждается. А вот в остальном, могу быть не столь категоричен, – он откидывается в кресле и складывает руки в «жесте Шерлока».
Джим то ли неосознанно, то ли сознательно отзеркаливает жест Майкрофа и на какие-то секунды странным, удивительным образом неуловимо, невероятно сильно, становится похож на Шерлока, он смотрит на список на салфетке.
– И почему они? Неужели глупая сентиментальность? Хм, не повторяйте ошибки Шерлока. Однако, мистер Холмс, вы не вписали сюда ни имени Шерлока, ни... своего. Хотя наша милая принцесса Шерли, пока в коме – просто «письмо до востребования», но вы сами... Очень любопытно. Не верите, что я смогу вас уничтожить или просто хотите попробовать? Ну что же... – Джим потер губы кончиками пальцев, и протянул руку, чтобы Майкрофт дал ему свой «Паркер».
– С ними неинтересно играть – они банальны. И когда принцесса, – Майкрофт произносит это совершенно бестрепетно, как о чужом, – вернется, хочу сохранить комфортную обстановку, чтобы ничего не отвлекало. А что до нас... Ты же не удержишься, ДОРОГУША, чтобы не нарушить условия и немного поиграть. Ведь так заманчиво, так заводит, – его голос опускается почти до шепота, – Ведь, интересно, Джимми? Ты проверил не ВСЕ границы, – и протягивает ручку.
– Но проверю, – Джим улыбнулся и взял ручку из пальцев Майкрофта, – А потом – сломаю! – и воткнул перо ручки в свою ладонь, резко втянул воздух сквозь сжатые зубы и на секунду прикрыл глаза, глухо выдохнул, приоткрыв рот. Обмакнул в рану кончик пера как в чернильницу и расписался, после чего облизнул перепачканный кровью кончик пера и протянул ручку обратно Майкрофту.
Холмс спокойно завинчивает колпачок, кладет ручку на столик, достает белоснежный платок, встряхивает расправляя и подает Джиму
– Не люблю буффонаду.
Джим улыбается и, пожав плечами, протягивает ему ладонь, чтобы он мог промокнуть кровь.
Холмс поднимается, обходит столик. Осторожно берет за запястье и прижимает платок к ране, потом мягко загибает пальцы на руке Джима, чтобы те сжались в кулак.
– Так быстрее остановится.
Джим сжимает ладонь – и его пальцы неожиданно крепко, шепчет, – Ты не успел, да? на крыше... не успел, мистер Контролирую Все, а теперь думаешь что сможешь все исправить просто потому что он не умер, думаешь что сможешь справиться со мной? ЕГО я обжег, а тебя – разломаю на множество осколков, не жди пощады, – он отпускает руку Майкрофта, - сегодня я сплю здесь. Прикажи постелить мне на диване.
– Даже, Господь не все успевает, – Майкрофт неожиданно мягко проводит подушечками пальцев по виску и щеке Джима. – У него останется шрам, а разбитые амфоры реставрируют. И зачем же так. Тебя проводят в гостевую спальню, – шепчет в самое ухо, – Даже тебе нужен отдых.
–А тебе – нужен? – ноздри Джима вздрагивают, он чуть поворачивает голову, почти касаясь губами пальцев Майкрофта, щекочет их своим дыханием, – Или настоящее зло никогда не спит? Не думай, что сможешь мной играть, даже не думай...
Холмс впервые за вечер смеется, не отнимая руки.
– Конечно нет, оно плетет свою липкую паутину, – рука перехватывает подбородок, приподнимая лицо, – Мы уже играем. Танго втроем.
Джим моргнул совсем как хитрая ящерка, улыбнулся, приоткрыл губы и провел кончиком языка по граю зубов.
– А знаешь, что бывает с жабой, которая пыталась проглотить другую жабу? Она умирает, задыхается, потому что жаба не может выплюнуть добычу, просто не может, даже если та слишком велика, – Джим делает наигранно несчастные глаза, поморгает, – О, пустите меня, мистер Холмс, вас же еще сегодня ждет работа.
Холмс молча отпускает.
– Вествуд идет тебе больше.
… Джим разделся, нарочито аккуратно развесил свои вещи на стуле, полюбовался пижамой и даже насмешливо прокомментировал выбор цвета и материала. И она конечно, больше по размеру, чем нужно. Едва ли именно для Джима стали бы доставлять пижаму, она явно гостевая - среднего размера, новая и безликая. Но небрежно бросил ее валяться там же где взял – на край постели, а сам приняв душ растянулся на постели полностью голый, прикрыв лишь бедра и поясницу краем покрывала.
Самые спокойные и любимые часы после полуночи, когда всё постепенно затихает и можно не торопясь действовать и думать. Холмс переоделся в шелковую пижаму цвета бургундского, мягко обволакивающую, дающую такое нужное спокойствие. Оно ему особенно нужно сейчас, когда совсем рядом, поселилось НЕЧТО непредсказуемое, временами банальное, но опасное, и совершенно беззащитное в своих желания.
«Это была даже не разведка боем, так прикидка. Основное не начиналось, хотя цели и ясны».
Они мишени и одновременно оружие, а Джим... еще предстоит изучить, что он такое.
- - -
Джим сидит допоздна в кабинете – даже Антея уже ушла домой – и разбирается с какими-то совершенно банальными документами: зарплата слугам, счета за дом, расписание встреч на неделю. Такой весь аккуратный и сосредоточенный, словно и вправду прилежный молодой секретарь.
– Первый принцип разведки, 90% информации можно получить из совершенно не секретных бумаг, – Холмс как всегда безупречен, костюм другой. – Там банальная рутина. Не лучше ли провести приятный вечер у камина в приятной компании?
– Я и так знаю, кто из твоих сотрудников с кем спит, кого можно подкупить и чем можно подкупить неподкупных. 90% – да, но меня интересуют не они, а еще парочка процентов. Не скажу чего, – Джим почесал нос колпачком шариковой ручки, – Вечер в приятной компании, в самом деле? Ты кого-то пригласил? – он чуть иронично улыбнулся.
– Что ж удачи в старательском труде. Разве нет? Оставим этикет для дворца, – Майкрофт расстегивает пиджак и пару пуговиц на жилете. – При всем вашем космополитизме, ничто английское вам не чуждо.
Джим вскинул брови и со странным пристальным любопытством, словно в цирке, наблюдает за тем, как Майкрофт раздевается.
– Будешь есть столько пирожного, – скоро не влезешь в этот жилет, – Джим захлапывае папку с документами и сам снимает свой пиджак, зеркально расстегивает те же две пуговицы на своем жилете, что и Майкрофт... чуть помедлив, расстегивает и остальные, ослабляет узел галстука и стаскивает его, небрежно швырнув на стол. Не отпуская взгляда Майкрофта, касается верхней пуговицы своей рубашки, расстегивает и ее…
Холмс иронично наблюдает за манипуляциями, как увлекшимся ребенком. Потом наливает в хрустальный бокал коньяк и протягивает Джиму.
Тот берет бокал из его рук и греет в ладони, наклоняется вдохнуть аромат.
– Неплохо, – Джим касается губами края стекла и отпивает маленький глоток, прикрывает глаза, катает на языке золотистую капельку, – Очень чувственная вещь для Ледяного Человека.
– Приятно, когда гурман может оценить по достоинству. Коньяк богат оттенками, и раскрывается постепенно, – Майкрофт садится в кресло у камина и жестом приглашает последовать его примеру. – Малейшее изменение температуры влияет на вкус, что-то может остаться не раскрытым, – его голос якобы задумчивый и он сам, будто размышляющий исключительно о напитке.
Джим, игнорируя кресло, устраивается прямо на полу, подобрав ноги и наблюдая за Майкрофтом снизу-вверх.
– Слишком холодный – невкусно, и без запаха, а перегреть – будет резко. Тепло тела – в самый раз. Максимально полно. И зажигает, - Джим плеснул из бокала в огонь, так что пламя взревело на секунду, вырвалось из камина и опалило край дорогого ковра. Он рассмеялся и ладонью прихлопнул тлеющие ворсинки, допивая оставшийся в бокале коньяк.
Холмс усмехается. Джим напоминает маленькую пантеру, которая пробует методы охоты, резвится, пока не одернули рыком. Еще коньяку не предлагает, наслаждается своим и не торопится начинать беседу.
Джим посмотрел на опаленный край ковра и склонил голову на бок.
– Не вещи. И не люди. Что же тогда самое вкусное, а? – водит пальцем по краю бокала рассматривая Майкрофта, – Власть. Что самое сладкое во власти? Вседозволенность? Неееет, мысли о вседозволенности. Ты никогда по-настоящему не имел власти, потому что, – Джим по-птичьи наклонил голову, – никогда не позволял себе, все, что хочешь, – Скуууучно, – с очень знакомыми интонациями произносит Джим. Он не передразнивает Шерлока, ему просто понятна эта же скука.
– Именно, – Майкрофт снисходительно смотрит на фигуру у ног, – Позволю, и что останется? Та же скука. Вы позволили себе максимальные ставки в этом раунде и что? Скучаем все трое.
– Мне не было скучно, и ему. А тебе? – Джим глянул на него искоса.
– В тот момент, когда ты понял что не успеваешь, что мир выскальзывает у тебя из пальцев... и падает... разлетаясь на тысячу осколков… Разве ты не почувствовал, что жизнь ярче, а страх опьяняет так, как не опаляет ни пламя ни алкоголь ни секс? – голос Джима падает до полушепота, а на дне глаз пляшут яркие отблески пламени. – Столкни его с края – и пусть танцует... – он перевернул бокал и уронил последнюю каплю себе на ладонь, замер, словно забыл о присутствии Майкрофта, и смотрел на каплю живого янтаря на своей руке, – Пусть танцует...
Майкрофт какое время молчит, глядя на огонь.
– Страх унижает, это не те воспоминания, которыми дорожишь. Хотя если хватит сил переступить через себя, он добавляет сил и пищи для пламени, – последние слова он произносит резко и жестко.
– Для тех, у кого есть что терять. У вас еще осталось такое? – не дожидаясь ответа, Джим продолжил, - Идите спать, мистер Холмс. Я сегодня не хочу проводить ночь в своей постели, – он дернул плечом и поднялся с ковра, ухмыльнулся и, завладев без приглашения недопитой бутылкой коньяка, уселся на краю стола, скрестив ноги по-турецки.
– У всех есть, что терять. Хоть это и звучит банально, – Майкрофт подходит к нему вплотную, – Даже тебе, – шепчет на ухо. – И это не только жизнь, – он выпрямляется, снова идеальная осанка, – Приятных впечатлений.
Каждый раз, когда Майкрофт оказывается так близко… слишком близко, Джим на секунду напряженно замирает и пару мгновений борется с желанием ужалить, укусить или отпрянуть.
– Не сомневайтесь, – Джим помахал бутылкой, – Просто я еще не нашел что это.
– Да у каждого это свое, – реакция Джима знакома, Холмс всегда пользуется этим приемом – быстрое, резко нарушение личных границ, метод безотказный и действует на всех.
Майкрофт закрывает за собой дверь, и ослабляет узел: «Просто Шерлок нашел раньше, в этом у него талант», – размышляет Майкрофт по пути в свою комнату.
Логика подсказывает, что Джима надо снова запереть в темной, мягкой комнате, но он, Холмс, никогда не довольствовался только одним вариантом, поэтому Джим, как кошка может гулять сам по себе, но любопытство будет держать его поблизости.
- - -
Джим отправляется бродить по ночному дому, когда камин уже прогорает до углей. Дом Майкрофта совершенно отличается от дома Шерлока, тут даже пыль лежит на своих местах и явно тоже по поручению своего всемогущего хозяина. В темноте Джим полюбил гулять еще в детстве, неслышимый, но всеслышащий. Он обходит весь дом, не избегая спален обслуги или кухонной подсобки, пока не скучно. Спальня хозяина дома на втором этаже, в противоположном от гостевых спален крыле. Джим двигается неслышно, как кошка. Он кладет ладонь на ручку двери, гадая, заперся ли Майкрофт на ночь.
Дверь неожиданно поддается и мягко открывается в святая святых. Рассмотреть обстановку полностью невозможно, углы и мебель в темноте. Свет идет только от ноутбука и освещает лицо Майкрофта, тот в очках что-то читает с экрана, полулежа на нескольких подушках на почти королевском ложе. Видя приближающего Джима, он снимает очки.
– Единственная роль, которая тебе не удается это роль приведения. Ты слишком материален.
– Зачем тебе такая огромная постель? Для оргий хватило бы и половины. Не боишься заблудиться по пути в туалет? – Джим фыркает и довольно бесцеремонно усаживается в ногах кровати. – Выборы в Корее? – он кивнул на компьютер. Или горяченькое видео прямо из королевской спальни? – Джим наклонился и заглянул в монитор, – Или смотрел, как я гуляю по дому?
Холмс молчит и не реагирует на такое бесцеремонное вторжение. На экране банальная книга из последних новинок.
– Не вижу смысла запираться – открытая дверь интереснее. Не удержался, чтобы не посмотреть. каков Холмс, когда снимает костюм?
– Ну, не совсем снимает, – Джим улыбнулся и окинул Майкрофта более пристальным взглядом, – Просто дневной костюм сменил на ночной. А вот что под ним? Ох, многие предполагают, что на этот вопрос атлас человеческой анатомии не ответит, – он опустился на четвереньки и подался чуть ближе, но не слишком близко, рассматривая Майкрофта, – Мой дом – моя крепость, а моя постель – мой трон... королевство... Ммм... Интересно-интересно, мой дорогой, все тот же комплекс власти... Знаешь, что говорят про мужчин, которые любят все большое?
Холмс смеется.
– Оставь эти банальности идиотам аналитикам. Банально лень вставать, чтобы взять что-то нужное, все можно разместить под рукой от блокнота до тела. И приятно повалять, не заботясь о границах.
– Раздвигая их до предела, куда можно дотянуться. Границы внутри компенсируются безграничностью снаружи. Знаешь, про это тоже что-то такое говорят, – Джим потянулся, словно кот забравшийся в постель и так по-кошачьи запустил руку под одеяло и накрыл ладонью ступню Майкрофта.
– Мне наплевать, что там говорят. МНЕ так удобно, – Холмс не дернулся, словно ожидал, прикосновения горячей руки Джима, лишь наклонил голову и приподнял бровь.
Джим провел подушечкой большого пальца по краю его стопы, взгляд – черные колодцы с багровыми отсветами на самом дне, губы чуть искривились, а ноздри вздрогнули, он не отводит взгляда от глаз Майкрофта. В них ироничная подначка, а губы кривятся в скептической ухмылке.
Ладонь Джима под одеялом двинулась вверх по лодыжке до колена, сминая и задирая шелковую пижамную штанину, скользя по коже. Руки Джима – обжигающие, горячие... Он чуть усмехнулся и прикусил нижнюю губу, глядя на Майкрофта.
Холмс отложил ноутбук, снял очки, поудобнее устроился на подушка, сложив руки на руки в замок, хотя прикосновения приятны и расслабляющие, Майкрофт не забывает кто перед ним.
– Зачем?
– Игра, – с теми же интонациями. Пальцы коснулись колена. Джим усмехнулся, глядя на защитный закрытый жест. – Боишься или не любишь играть? О да, я забыл – правила? – он потянул другой рукой край одеяла к себе, стаскивая его с колен Майкрофта.
– Чтобы играть в ТАКИЕ игры надо доверять, а у нас доверия нет априори. Никакие правила не помогут, – Майкрофт позволяет стянуть с себя одеяло.
– Разве не интересно рискнуть? Ты боишься, что я тебя убью? – Джим стащил одеяло и опустившись на четыре точки и текучим кошачьим движением подобрался к Майкрофту ближе, – Кстати, я могу. А ты? – Джим улыбается, глядя ему в глаза. – Без доверия даже интереснее, разве нет? – Не меняя позы, мурлычет Джим.
– Я мечтаю это сделать. Когда-нибудь, когда ты не будешь ожидать этого, - произноси Майкрофт, облизывая губы. – Что ж давай сыграем.
Джим закусил губу и усмехнулся, глядя как Майкрофт облизывается, он протянул руку и подушечкой большого пальца, провел по влажным губам Майкрофта, чуть нажимая.
–... Белая пешка на Е3..
Холмс перехватывает руку за запястье, впервые за все время прикасаясь.
– Пешка, которая стремится стать ферзем? – Майкрофт проводит большим пальцем по внутренней стороне руки, – Мне нравятся амбициозные, с потенциалом.
– Королевская пешка такая маленькая – и такая амбиции... – Джим чуть раскрывает пальцы, скользит ими ниже, по ладони Майкрофта, переплетает свои и его пальцы, сжимает, – Гордыня – мой любимый грех, – наклоняется и чертит кончиком языка по краю ладони Майкрофта, – Второй – похоть... – он коротко, быстро и остро кусает, на секунду впиваясь в край ладони зубами.
Холмс только глубоко вдыхает, но руку не выдергивает.
– Гордыня это прекрасно, сколько можно сделать, чтобы ее потешить... – Майкрофт резко хватает Джима за шею, фиксируя напротив своего лица, – Расскажи еще о грехах, у тебя так искушающе получается... – глаза напротив глаз, черные и серо-голубые, холодные, изучающие.
– Грехи... что же. Как насчет чревоугодия?.. – Джим усмехается и кладет руку на грудь Майкрофту, подцепляя одну за другой, пуговки пижамы и расстегивает ее, скользит кончиками пальцев от груди к животу, поглаживает вокруг пупка. Ноздри Джима вздрагивают, и он выдыхает приоткрытым ртом. Шея и загривок Джима под ладонью Майкрофта напряжены, но активно вырываться он не пытается.
– Да, вкусный грех. Мало кто устоит, – физические реакции контролировать сложно, поэтому под пальцами Джима, не по-мужски мягкими и даже нежными, мышцы поджимаются.
– Еще? – произносит он почти касаясь губ, пальцы зарывают в волосы Джима, хватая и дергая, чтобы тот чуть запрокинул голову, открывая шею.
Джим резко вдыхает и дергается – открывать горло рядом с врагом – все инстинкты взвыли, чистейший адреналин по венам, чужие зубы так близко от шеи. В таком положении говорить нелегко, двигаться неудобно, рука в волосах фиксирует, сковывает, но Джим перекидывает ногу через колени Майкрофта и усаживается верхом на его бёдра, вминая его своим весом в постель, облизывает губы и сдавленно выдыхает:
–Жадность...
Рука Майкрофта удерживает голову в том же положении, а вторая обнимает за талию, мягко, но непреклонно, прижимая к себе еще плотнее, губы почти касаются шеи, тягучим движением от подбородка к ключице и назад.
– Жадность обладания, собственность, пометить МОЕ, – рука с талии опускается на поясницу, – Еще?
Дыхание чуть сбивается, Джим сглатывает, губы Майкрофта почти у шеи и его дыхание щекочет тонкую кожу, от чего по позвоночнику бегут мурашки. прогибается под нажимом его руки и жесткой джинсовой тканью ширинки с силой толкается в прикрытый только тонким шелком пах мужчины... Он облизывает губы, выдыхая с уважительным смешком...
– Ооо!.. Пожалуй, зависть... – Джим вжимается плотнее, чтобы почувствовать ответную реакцию чужого тела.
Ответ тела Майкрофта не такой явный, как казалось должен быть при такой игре, Холмс умеет себя контролировать.
– Почти прекрасный грех. Каких демонов она вызывает, к чужому успеху, славе благополучию, уму. Как их тяжело удержать, ты же знаешь Джим, и я знаю! – Майкрофт запрокидывает голову еще сильнее, губами касаясь кадыка, очерчивая его кончиком языка, пальцы как по клавишам рояля скользят по коже под футболкой, по позвонкам, Майкрофт играет свою мелодию на Джиме, – И последний грех?
Джим отрывисто ахнул, судорожно хватая губами воздух, дыхание сбивается, частит, его взгляд горящий, влажный, диковатый. Он приводит кончиком языка по приоткрытым пересохшим губам.
– Все они ведут к одному греху... – он смеется отрывисто, хрипло, глухо и ужом извернувшись в руках Майкрофта рывком высвобождается, оставив в его пальцах несколько темных волосков, подается вплотную, вминая его в постель всем телом, выдыхает, – Братоубийство... мой... милый... Каин... – и впивается в его губы поцелуем.
Холмс отвечает почти сразу, в поцелуе нет, ни нежности, ни страсти, в нем смешались все грехи, ни один не уступает. Майкрофт обхватывает руками, сжимает, и переворачивает их, так что Джим оказываеся под ним. Оба со сбитым дыханием, у обоих шальные глаза, руки не ласкают, а терзают.
– Значит, призовут Каина на высший суд за все деяния, и ответит он без утайки. Но пока будет грешить без покаяния, и бороться с демоном до последнего, – Майкрофт задирает футболку и, прижимая Джима за плечи к кровати, зубами хватает кожу на груди напротив сердца и оставляет яркую метку.
– Ты обжог одно сердце, другое едва не разбил, твое я просто вырву, – Майкрофт, наконец, отпускает его и тихо произносит, – Уходи.
Джим лежит на постели, раскинув руки – намерено ли или случайно он выглядит так, словно рухнул с высоты, словно разбился об эту мягкую постель, он почти не дышит. Открывает глаза, на дне которых ночь – черная и беззвездная, такая же, как на дне зрачков Майкрофта.
– Я – орел, клюющий твою печень, милый, твою совесть, твою вину. Ох, мой сладкий... – Джим приподнялся на локтях и посмотрел на Майкрофта, облизал кончиком языка свои губы, собирая вкус поцелуев, коснулся пальцами отметины-укуса на коже, чуть вздрогнув, – Ты же знаешь – я вернусь, Кааааин... – нараспев.
Джим сел на постели и посмотрел Майкрофту в глаза:
– Хочу. Тебя, – затем, соскользнул с кровати и ступая босыми ногами по ковру вышел. Из коридора до Майкрофта донесся тихий смех: хрипловатый, злой, жаркий. У Джима кружится голова и его сладко ведет, а в низу живота горячо ноет и пульсирует жар.
Майрофт глубоко вдыхает-выдыхает. Конечно, вернется, через несколько часов. Невозмутимый, улыбчивый, такой нарочито открытый и позитивный. Это противостояние будет долгим, изнурительным, но неизбежным. Собственного возбуждения нет, ушло, когда ставил метку, если бы можно было действительно зубами вырвать сердце, урча от удовольствия. Он брезгливо смотрит на развороченную постель. Лучше заняться бумагами.
Джим не сразу уснул и словно захмелевший кот терся всем телом о простыни, шептал прерывисто и быстро: «Каин... Каин... Кааааин...» – и ласкал себя, глядя остановившимся взглядом в стену, пока не кончил. Вытерся так и не использованной по назначению гостевой пижамой и, отшвырнув ее на пол, свернулся калачиком в глубине кровати в позе беззащитного эмбриона, чтобы провалиться в нервный тревожный сон.

@темы: Rating: R, Jim Moriarty, Category: Slash, Category: Angst, Category: OOC, Category: AU, Pairing: Jim/Mycroft, Serial: Sherlock - Season 2